Сибирь

Небо, которое хорошо видно в верхний пролет окна, непроглядно-серое, свинцово-неподвижное, какое-то зловещее.

Утро Кате кажется нескончаемо длинным. Она перебирает сложенные на столике книжки, не спеша листает одну за другой. Ничего интересного. Какие-то Обтрепанные романы без начала и без конца. Вероятно, переводы с французского. Катя судит об этом по именам действующих лиц: Пьер, Луиза, Жорж, Виктор, Луи, Ирэн… "Неужели пан Насимович ничего другого не мог припасти для чтения?" — мысленно упрекает Катя портного, но тут же вспоминает, что находится она на подпольной квартире. Пока существует подполье, существует опасность провала. Насимович правильно делает. На столе у него самое невинное чтение.

Странно было бы видеть здесь труды Маркса, Плеханова, Ленина или нелегальные партийные газеты и листовки.

Катя все-таки прочитала десять — двадцать страниц из одного романа, потом столько же из второго, потом чуть поменьше из третьего. Но чтение это было поверхностное. События скользили как тени, не трогая сознания. Главное, к чему приковано ее внимание, — часы.

Обыкновенные ходики с гирями. Они стучат довольно монотонно, резко, маятник мотается туда-сюда, но во всем этом есть что-то успокаивающее, может быть, потому, что движение стрелок фиксирует движение времени, ход жизни.

Было восемь часов утра, когда Катя вернулась к себе в комнатку после завтрака и впервые подняла глаза на ходики. За чаем Насимович занялся расчетами.

По его словам выходило, что расстояние от Чернильщиковой — последней пристани перед Томском — не превышало сушей двадцати верст. Покрыть такое расстояние Гранит мог за пять-шесть часов. Но передвигаться днем он, разумеется, не стал бы. У него в запасе были вечер и ночь. В город он вступил на рассвете, пока явные и тайные полицейские чины сладко почивали. Следовательно, его можно было ожидать здесь, на квартире у Насимовича, буквально с минуты на минуту.

В восемь утра Катя загадала: если к десяти Акимов не придет, значит, все расчеты Насимовича не имеют под собой оснований. Акимов просто не приехал, он отстал от парохода, и что с ним будет дальше, никто не знает.

Но вот ходики отстучали десять ударов. Катя встала с дивана, прошлась по комнате, прислушалась.

Вдруг там, во второй половине, стукнула дверь, послышалась суета, движение стульев. "Пришел!" — мелькнуло в голове у Кати, и от волнения кровь прихлынула к лицу. Она уже хотела выскочить из своего гнезда, чтоб обрадовать Акимова: путь дальше ему открыт, Открыт вплоть до Стокгольма. Сделав два-три шага, она замерла. Оттуда, от Насимовичей, донесся женский бойкий говорок. Катя догадалась: у портного сегодня день приема заказов, нагрянули первые модницы.

Катя снова легла на диван, сжалась, глядя на ходики, передвинула контрольное время еще на два часа, рассуждала сама с собой: "Глупо его приход ограничивать десятью утра. Ведь он не на поезде едет. Вероятно, устал. А потом сыро, слякотно, дорога вся в грязи. Тут по городу-то никуда не пройдешь, а уж там, в лесу, тем более".

Отсчитывали ходики секунды. Катя закрывала глаза, открывала, опять закрывала, пыталась даже уснуть, но все напрасно. Там, у Насимовичей, снова хлопали двери и слышались хождение, скрип стульев. Но теперь Катя даже головы не поднимала. Верещали томские модницы, гудел басок пана портного. И откуда они только берутся? Катя припомнила все зимние праздники. Ну, конечно, приближается рождество, а там не за горой и Новый год… Новый год — одна тысяча девятьсот семнадцатый! Каким-то он будет? Чем отметит историю?

В двенадцать Акимов не появился. Катя передвинула свои ожидания еще на два часа, объяснила это очень просто: Акимов — опытный конспиратор. Прежде чем войти в дом к Насимовичу, он наверняка установит за ним наблюдение. А наблюдение его не обрадует. Женщины идут и идут к портному. Несомненно, Иван поймет, что это за люди. Ихт, этих чопорных, провинциальных модниц, напомаженных и надушенных до тошноты, можно узнать за версту. Катя вчера уже нагляделась на них, колеся по городу. Естественно, что Иван где-то пережидает. Раньше трех он не появится. Ведь прием заказов Насимович производит до двух. На белой бумажке, приклеенной на вывеске, ниже слов: "Дамские наряды. Изготовление высшего качества", — сказано:

"Прием заказов по вторникам, четвергам, субботам с 10 до 2 часов дня. Иногородние заказчики принимаются в любое время".

Припомнив вывеску и это объявление Насимовича, Катя про себя усмехнулась: "Иногородние заказчики!.."

Ловко придумал хозяин подпольной квартиры! Какие могут быть в Томске иногородние заказчики? Неужто поедут сюда из Красноярска, Новониколаевска и Омска? Иногородние — это такие, как она, как Иван Акимов… Вероятно, многие уже прошли через квартиру Насимовича по этой графе…

Но и после двух нарымский беглец не появился.

В три часа в маленькую комнатку Кати вошел Насимович.

— Как, Зосенька, наскучило в одиночестве? — Он посмотрел на Катю внимательными глазами, изобразив печальную мину на лице, заговорил о другом: — А Гранит, Зосенька, не пришел. Ждать дальше бесполезно.

С пароходом почему-то не получилось. Впрочем, почему не получилось, ясно. Гранит в Нарыме, пароход уходил из Колпашевой. За морем телушка полушка, да за всяк просто ее не уцепишь. Одним словом, пространство, Сибирь.

— А провала у Гранита не могло случиться? Еще там, на месте, или где-нибудь дорогой? — спросила Катя, хотя и знала, что скажет ей в ответ Насимович.

— Все могло быть. Мы умны, мы все примеряем десятки и сотни раз. Но наш враг, Зосенька, тоже не дурак. — Насимович помолчал, кинул взгляд на дверь, снизил голос почти до шепота. — Я не хочу, Зося, чтоб Стася знала о твоей встрече на пристани. Не будем ее волновать. У нее сердце…

— Я согласна, пан Насимович…

— Товарищ Насимович, — чуть усмехнулся портной.

— Да, конечно, товарищ. Но привычка…

— Не осуждаю. Нет, нет. Дан так пан. А лучше все-таки дядя… Пора ведь и пообедать, Зося-Катя. Слышите, вон Стася уже посудой гремит.

В приоткрытую Насимовичем дверь хлынул аппетитный запах свежей еды, только что вынутой из печи.

— После обеда, Зося, часика на два я уйду. Возможно, что-нибудь известно о Граните другим товарищам, — все так же вполголоса произнес Насимович.

— Это превосходно, дядя Броня. Я очень рада! — вскинув руки и хлопнув в ладони, прошептала Катя и покраснела, сконфузилась, втайне упрекнув себя: "Уж слишком все по-личному у меня. Насимович в самом деле вообразит, что я Ванина невеста или чего более — жена. А ведь ничего-ничего не было, ничего, кроме его куцей записки из предварилки".

— А тебе, Зося, опять скучать придется одной.

— Придется, дядя Броня.

Они вошли в большую комнату в тот самый момент, когда тетя Стася вынесла из маленькой, отгороженной уголком кухоньки белую миску со щами.

— Сегодня у нас, Зосенька, щи со свининой. Бронислав у меня просто обожает это блюдо. А варю я щи по-сибирски: чашка кислой капусты, большой кусок жирной свинины в цельном виде, немножко картофеля и, конечно, лук, две большие головки, — заговорила тетя Стася.

— Моя милейшая Стася, я боюсь, что проглочу собственный язык, не отведав твоих щей, — со смехом сказал Насимович.

— Бедняжка мой! Как он проголодался… Я наливаю тебе, Броня. Садись, наливаю. Ты извини, Зося, что первую порцию получает он. — Тетя Стася, невзирая на свою полноту, проворно сбегала в кухню за хлебом, за поварешкой и принялась разливать щи по тарелкам.

За обедом тетя Стася попросила мужа рассказать о сегодняшних заказчицах. Насимовича посещали женщины самого различного круга, и он умел иногда подметить такое, что тетя Стася, любившая похохотать, хваталась за бока.

— Представь себе, Стасенька, одна из заказчиц сегодня серьезно позавидовала тебе. Она сказала:

"Я представляю, какой картинкой содержите вы свою супругу. Она носит, вероятно, самые модные костюмы вашего изготовления".