Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935

Васса. Да, бери.

(Пятёркин выкатывает кадку с лавром. Людмила взяла с подоконников цветы, уходит, тотчас возвращается.)

Прохор. Удивительно, как это он? Вполне… здоров был. Мы с ним до четырёх утра…

Васса. Коньяк пили.

Прохор. Верно. Мне сейчас вот Лизавета сказала — порошок ты ему…

Васса. На изжогу жаловался. Соды попросил.

Прохор (обрадовался). Сода? Ага!

Людмила. Дядя Прохор, ты ужасный! Папа скончался, а ты улыбаешься… Что это?

Прохор. Ничего, Людок…

Васса (у телефона). Шесть — пятьдесят три. Да. Спасибо. Кто? Вы, Яков Львович? Пожалуйте к нам. Нет, сейчас, немедля. Да, Сергей Петрович скончался. Нет, был вполне здоров. В одночасье. Никто не видел как… Пожалуйста.

Прохор (тихо, с восхищением). Богатырь ты, Васса, ей-богу!

Васса (изумлённо). Это что ещё, что ты плетёшь? Опомнись! Дурак…

Занавес

Второй акт

Через несколько месяцев. Та же весёлая комната. Васса — сидит в кожаном кресле. На тахте — Людмила, Наталья, Анна, Евгений Мельников. Отпили чай, самовар и посуда ещё не убраны. Вечер, горит огонь, но в комнате мягкий сумрак. В саду луна, чёрные деревья.

Васса. Ну вот, рассказала я вам старинные свадебные обряды, рассказала, как в старину мужья с жёнами жили…

Анна (тихо). Страшно жили.

Наталья. И глупо очень.

Людмила. А почему люди несчастны, Вася?

Евгений. По глупости и несчастны.

Васса. Почему несчастны — я не знаю, Людка. Вот Онегин с Натальей знают — по глупости. Но говорят — да я и сама видела — умные-то несчастней дураков.

Евгений. Если принять, что богатые умнее бедных…

Васса. Богатые, конечно, умнее, а живут дрянно и скудно. И никогда богатый не веселится так от души, как бедный.

Анна. Это верно.

Наталья. Значит, нужно жить в бедности.

Васса. Вот, вот. Именно — так. Ты попробуй, Натка, испытай. Выходи замуж за Онегина и поживи. Он будет подпоручиком в пехоте, ты — полковой дамой, есть такие. Приданого я тебе не дам, и жить будете вы на сорок целковых в месяц. На эти деньги: одеться, обуться, попить, поесть и гостей принять да покормить. Детей заведёте на эти же деньги, да…

Наталья. Я детей родить не стану. Зачем несчастных увеличивать?

Васса. Это, конечно, умно. Зачем, в самом деле? Так вот, Онегин, впереди-то у тебя сорок целковых и денщик, каждый день будет котлеты жарить из дешёвого мяса с жилами.

Евгений (мрачно). Я, может быть, во флот перейду…

Людмила. Я тоже не пойду замуж, страшно очень! Я лучше путешествовать буду, ботанические сады смотреть, оранжереи, альпийские луга…

Наталья. Всё это переделать надо — браки, всю жизнь, всё!

Васса. Вот и займись, переделай. Гурий Кротких научит, с чего начать.

Наталья. Я без него знаю — с революции!

Васса. Революция вспыхнула да и прогорела — один дым остался.

Анна. Это вы — про Государственную думу?

Васса. Ну хоть про неё. Там головни-то шипят. Сырое дерево горит туго. А Гурий Кротких — научит. Он за двести целковых в месяц меня хозяйствовать учит, а тебя рублей за пятнадцать будет учить революцию делать. Полтина за урок. Пришёл ко мне служить — штаны были мятые, а недавно, в театре, гляжу — на жене его золотишко кое-какое блестит. Так-то, девицы! В матросы, значит, Онегин?

Евгений. Это не решено. И почему вы зовёте меня Онегиным?

Васса. Решай. Тебе пора юнкером быть, а ты всё ещё кадет. А Онегиным я тебя называю…

Наталья. Он не похож на Онегина.

Васса. Разве? А такой же — надутый… Ну, ладно! Конечно, тебе, Ната, лучше знать, на кого он похож.

Наталья. Ни на кого.

Васса. Из людей?

Евгений (обиженно). Я совершенно не понимаю, когда вы шутите, когда говорите серьёзно. Странная манера!

Васса. А ты не сердись, не обижайся, ты — понимай. Вот я тебе расскажу: когда у нас в затоне забастовка была и пришли солдаты, так слесарь Везломцев и сказал подпоручику: «Вы, говорит, ваше благородие, сорок целковых получаете, а я зарабатываю семьдесят пять, могу догнать и до ста. Так как вы, говорит, служите богатым, а я богаче вас, так кричать на меня, богатого, вам будто не следует».

Евгений. Не вижу в этом ничего… интересного.

Наталья. Мать любит дразнить людей.

Васса. В этом грешна. Я людям — недруг.

Людмила. Неверно это, Вася!

Васса. Нет, верно. Недруг. Ну, ладно! Поговорили, поба́яли — идите-ка, девушки, к себе, а я поработаю… по хозяйству. Ты, Анна, останься. Ну, пошли, пошли! За ужином увидимся. (Анне.) Ну что, верно — вписался отец Евгения в «Союз русского народа»?

Анна. Верно.

Васса. Это он, дурак, из-за сына. Женьку-то хотят выгнать из кадетского корпуса. Боюсь, испортит мне девку хлыщ этот.

Анна. По-моему, Наташа от скуки занимается им.

Васса. Злым — скука не знакома.

Анна. После смерти Сергея Петровича она очень мрачная стала. И, конечно, слухи эти…

Васса. А слухи живут?

Анна. Да.

Васса. А ты слухам — веришь?

Анна. Нет. Меня только самоубийство Лизы смутило. Не могу понять — почему? Такая славная. Жила у вас с детства, все любили её.

Васса. Это Прохорово дело. Он её чем-то запугал.

Анна. Она жила с ним?..

Васса. Заставил. А разве не верят, что Лизавета в бане угорела?

Анна. Не многие верят.

(Поля входит.)

Васса. Чего тебе надо? Ну, чего мнёшься? Говори.

Поля (негромко). Там женщина.

Васса. Какая? В эту пору?

Поля. Трудное имя… Моисеевна.

Васса. Кто-о? (Быстро идёт, остановилась. Анне.) Не говори ничего девицам, я им сюрприз сделаю. Не пускай ко мне никого. (Поле.) Убери самовар, вскипяти маленький. (Ушла.)

Анна. Ну как — привыкаешь?

Поля. Трудно. Я думала, что мне только девицам служить, а у хозяйки своя будет горничная. Прохору Борисовичу — лакея надо, я за ним ухаживать не могу.

Анна. Пристаёт?

Поля. Такой бесстыдник — невозможный! Вот сейчас гуляет в одной нижней рубахе и поёт, поёт всё одно какое-то. Вчера все уже легли спать, а он гремит железом и поёт. Такая тоска от него. Что это он, Анна Васильевна?

Анна. Ненормальный. Алкоголик, то есть пьяница.

Поля. Я очень благодарная вам, дом хороший.

Анна. А люди — плохие, хочешь сказать?

Поля. Я людям не судья, сама — судимая, хошь и оправдали, а всё-таки в тюрьме сидела. К тому же рассказывают, что до меня горничная повесилась в бане.

Анна. Это — ложь. Она угорела в бане. Готовила баню и угорела. Была она беременная.

Поля. Вот видите, и — беременная!

Людмила (в руках круглая скамейка, за нею Пятёркин несёт кадку с каким-то растением). Вот сюда, ему нужно много солнца. Неправильно поставил, передвинь на середину.

Пятёркин. Слушаю. Так? (Он спрашивает, стоя на одном колене.)

Людмила. Хорошо. Какие у тебя волосы ужасные. Жёсткие, должно быть?

Пятёркин. Даже нисколько, пощупайте.

Людмила (проводя рукой по его гриве). Точно у льва.

Пятёркин. Вот это верно. Это все говорят.

Людмила. Кто — все?

Пятёркин. Знакомые. И — вообще — люди.

Людмила. Что же ты на коленях стоишь?

Пятёркин. Приятно мне на коленях перед вами.

Людмила. Ну уж… сочиняешь! Я бы никогда на колени перед мужчиной не встала.