Ракеты и подснежники

Он оборвал фразу, замолк и больше не произнес ни слова до самой позиции. И в этом его поведении, в словах "что-то не так", произнесенных с сомнением, я вдруг уловил тревогу, возникшую у майора. Она в миг передалась и мне. Как бывает иногда: еще не сознаешь истинного существа дела, причину, а уже какое-то предчувствие подступило, властно завладело тобой. Поспевая в двух шагах за майором, грузно, с одышкой бежавшим по размешенной, только сверху чуть подмерзшей за ночь тропке, невольно думал о его словах, хотя апатия, безразличие, вселившиеся в меня после всего, что произошло со мной, после рапорта об увольнении, мне казалось, уже выработали во мне противоядие. Все, что тут, в этой "медвежьей берлоге", делается, касается тебя, Перваков, постольку, поскольку... И все-таки... о каких "гостях" он сказал? Что имел в виду? И вдруг меня словно пронизала эта мысль, пронизала от головы до пят: "Неужели он тоже думает об этом?"

В эти дни в газетах появлялись сообщения о провокационных полетах иностранных самолетов вдоль наших границ с Турцией, воздушные пираты бороздили на востоке нейтральные воды и даже "случайно", "потеряв ориентировку", оказывались над советской территорией. Разговоров об этом среди солдат было много, и Скиба возмущенно, с озабоченностью на полном лице бросал: "Поганая, черная сила, дывись, сунет грязный нос!"

Неужели об этих "гостях" и думал теперь Климцов?..

На позиции, у входа в кабину, меня поджидал запыхавшийся оператор Демушкин. Легкий румянец проступил на щеках, и во всей его несколько мешковатой фигуре были какая-то решимость и в то же время праздничность.

Я непроизвольно задержал шаг, заметив необычное состояние солдата, его порывистое движение мне навстречу.

-- Вы что, Демушкин?

Лицо солдата стало пунцовым.

-- Обещали, товарищ лейтенант, допустить к работе на тренировке, --неуверенно выдавил он, напряженно выпрямившись.

Демушкин подошел вчера в конце дня, неуклюже и нерешительно потоптался вокруг стола, на котором мы со Скибой заканчивали проверку блока. Собравшись с духом, солдат сбивчиво изложил свою просьбу -- участвовать в очередной тренировке по реальным самолетам. Скиба поддержал его: "Можно, товарищ лейтенант. По имитатору работает неплохо". Да, он делал успехи, и я радовался за него. Весь вид Демушкина был просительный, молящий, будто для него решался вопрос: жить или умереть.

-- Неизвестно еще, что будет -- тренировка или... -- начал было я, но тут же передумал: зачем преждевременно говорить. -- Заходите в кабину.

-- Есть! -- выдохнул Демушкин и, повернувшись, исчез за углом.

Шла предбоевая проверка станции. Подполковник Андронов склонился над круглым экраном ВИКО [ВИКО -- выносной индикатор кругового обзора], по нему уже медленно, ровно пробегала желтая линия развертки, оставляя дымчатые следы: концентрические круги и пересекавшие их радиальные лучи, разбегавшиеся из центра экрана. У шкафа наведения работал дежурный офицер. Я сел к шкафу, продолжал проверки. У меня не выходили из головы слова, сказанные Климцовым. Да и подполковник Андронов был сейчас необычным: крайне сосредоточенным, сердитым -- признак того, что он волновался и старался скрыть свое состояние. Что ж, посмотрим, Перваков...

Обычно, когда я садился к шкафу, брался за штурвалы, привычно щелкал тумблерами и переключателями, нажимал кнопки, всегда испытывал волнующее ощущение своей власти над аппаратурой, всей станцией, над этими кабинами, пусковыми установками, над всем многочисленным комплексом сложной техники, установленной на позиции. До этой самой минуты, пока не начиналась боевая работа, на каждом участке аппаратуры возились техники, офицеры-стартовики, солдаты. Но когда я включал станцию на предбоевую проверку, с этой минуты вся техника была послушна только мне, офицеру наведения. От этих вот штурвалов, приятно холодящих металлом руки, легко, даже удивительно легко, поворачивались антенны локатора, вращались, как я хотел. А когда понадобится, я нажму одну из этих черных кнопок, величиной с трехкопеечную монету, -- и ракета с ревом сорвется с установки...

В такие минуты отчетливо представлял не только то, что делалось здесь, на позиции, на земле, но и там, вверху... В лазурном бескрайнем пространстве скользит невидимый луч локатора. Луч электромагнитной энергии. Он прощупывает голубой простор на многие километры. Я заставлял его выполнять эту работу, мог его остановить и снова пустить. А когда он натыкался на "препятствие", на цель, часть его энергии отражалась, возвращалась назад, чтобы сообщить: "Есть цель". Тогда на экранах передо мной, словно на миниатюрном звездном небе, среди мириад мерцающих искорок загоралась новая звезда-отметка: небольшое белое и, казалось, живое пятно...

Но сейчас, скорее, делал все по привычке, чисто механически. "Нет, надо думать о чем-то другом, не об этой "черной силе", -- сказал я себе. --Например, о Демушкине... Почему у него сейчас радостно-праздничный вид?" Солдат уже разделся и теперь стоял у крайнего шкафа. Широкая спина Скибы загораживала шкаф, но Демушкин, изогнувшись, сбоку впился в переливавшийся голубоватым светом экран. Большие руки его стиснули спинку стула, на котором сидел Скиба. Я поймал себя на мысли о том, что в нем есть сходство со мной. Не только потому, что он такая же "безотцовщина". Хотя бы вот эти руки, перебиравшие пальцами и мешавшие, видно, ему. Что-то вдруг подсказало мне: для него этот день должен стать особенным, -- переломным не только в службе, но и во всей жизни.

Мысли мои перебил густой торжественный бас адъютанта Климцова:

-- Товарищ командир, с юга появились цели. Противник, очевидно, предполагает нанести по объекту массированный удар стратегической авиации. В зоне действия ракетного дивизиона следует ожидать цели...

Андронов, не отрываясь от экрана, сердито, с резкими нотками в голосе скомандовал:

-- К бою! Ракеты готовить непрерывно. При входе в зону цели уничтожить! -- И, помедлив, приказал: -- Передайте по ГУ -- быть готовыми к выполнению боевой задачи. Ясно?

Это "ясно", скорее, было сказано для себя: Андронов, согнувшись, снова смотрел на экран перед собой. У меня дрожал голос, когда говорил в трубку, и подумал, что сейчас в динамиках люди почуют эту мою ненужную дрожь...

В кабине воцарилась тишина: и операторам стала понятна эта минута --они смолкли у шкафов. Неужели так может быть? Забыл о своих невзгодах и вдруг вспомнил, что никогда не думал, не отдавал себе отчета, что именно нам здесь, в "медвежьей берлоге", придется выполнять боевую задачу, встречать ракетами "черную силу", как говорит Скиба. Казалось, что мы должны были только тренироваться, нести боевое дежурство, готовясь к этому "чему-то", "когда-то". А оно, оказывается, вот... Снова ощутил волнение. Да, я стрелял на полигоне и тоже волновался. Там знал -- должен поразить цель. Но эта цель была наша, она могла пройти, и ничего бы не случилось. Но теперь было другое: не ты его, так он тебя -- так, собственно, и не иначе... И все-таки... Неужели вот так это может произойти просто?..

У Андронова на столе зазвонил телефон.

-- Нет информации? Не известно ничего? -- переспрашивал в трубку подполковник. -- Есть, товарищ ноль-первый, стрельбу не открывать без команды, следить за одиночной целью в квадрате... Ясно, ждем вас!

Нет, цели еще были далеко -- я их не видел на своих экранах. Накаленная тишина текла медленно и неприятно, словно редкие капли воды, которые ждешь и считаешь: кап... кап...

Сколько мы так сидели в тягостном ожидании: час, два? Я совершенно утратил чувство времени, хотя мог бы и посмотреть на часы: они тикали вверху на шкафу. Наконец нам сообщили: действительно "гость". Андронов объявил, что самолет "утюжит" вдоль нашей границы, "утюжит" где-то далеко, а мы сиди...

Потом пошли цели, и подполковник уже более спокойным, но повелительным тоном скомандовал:

-- Цели обстреливать условно!

Меня почему-то вдруг удивил и даже раздосадовал его приказ. Что же с "гостем" случилось? Почему Андронов молчит? Что ему? Он ведет себя, словно есть ты или нет, Перваков, -- все равно. Пусть будет так...