Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу

– Вы незнакома с madame Saveloff? И так ужасно компрометируете себя для нее?

– Идете вы или нет?

– Вы незнакома с madam Saveloff?

Незнакома или дружна, как вам угодно, только идите же.

– Но если вы незнакома с нею, почему ж вы знаете, что ее еще нет здесь?

– Как вы сердите меня! – нетерпеливо сказала Волгина. – Кто ж не знает, что мужчина приходит на свидание первый, пока женщина еще не надоела ему? – Почему я знаю, что она еще не надоела ему? – Можете полюбопытствовать после. А теперь идите.

– Вы незнакома с нею, – незнакома или во вражде с ним, потому что не хотите видеть его, – и между тем так ужасно компрометируете себя для нее!

– Кажется, вы уже начинаете подозревать, нет ли у меня злого умысла? – Это лишнее. Идете вы или нет? – Я сумею обойтись и без вас. – Брови Волгиной сдвинулись. – Идете вы или нет?

– Иду, иду, – проговорила модистка, торопливо вставая.

– Берите же перчатку, – забыли.

Модистка побежала и через минуту вернулась:

– Он умоляет вас сказать ваше имя, – он хочет знать, кто та, которой он обязан так…

– Умолять не было надобности, услышал бы от той дамы. Мое имя Волгина. Да пусть же он уходит поскорее.

Модистка убежала и возвратилась, запыхавшись:

– Он не знает вас. Но знает вашего супруга… Я не могу найти довольно слов, чтобы достаточно выразить вам свою благодарность. Вы спасли репутацию моего магазина, – я так дорожу ею! – Поверьте, это был совершенно исключительный случай, что я согласилась на просьбу madame Saveloff. Я так привязана к этой милой, милой молодой даме, что у меня недостало бы сил отказать ей ни в чем. Только поэтому, только для нее нарушила я свое неизменное правило с негодованием отвергать подобные просьбы…

Волгина засмеялась. – Все это прекрасно. Но я сделаю вам маленький выговор. С какой стати заговорили вы о madame Saveloff? – Я не говорила ни о какой madame; я говорила только о monsieur Nivelsine.

– Я согласна, это была ошибка с моей стороны. Но в сущности тут не было нескромности. Понятно, вы должны были знать, кто она: вы видели, кто следит за monsieur Nivelsine.

– Я могла видеть, что за ним следит кто-то, и не знать, кто. Но, я думаю, Нивельзин уже довольно далеко, и я могу идти.

Слушая рассказ жены о развязке этого маленького приключения, Волгин погружался в размышления, потому что был человек искусный в размышлениях.

– Ну, хорошо, голубочка; только ты скажи мне: по-русски говорила ты с этою магазинщицею или, я думаю, по-французски?

– По-французски, мой друг. Думала, совсем забыла, – нет, еще могу говорить, хоть не очень хорошо.

– Нет, голубочка, я вот о чем: как же она говорила тебе? «Вы» – по твоим словам выходит, – «вы»…

– Да, vous, – что же такое? – Vous.

– Гм! – То-то же и есть!

– Что же такого особенного тут?

– Нет, я так, голубочка, ничего. – Он размыслил, что в разговорах с незнакомою дамою по-французски обращаются к ней не словом «vous», а словом «madame». Но если б он высказал свое соображение, что вот и магазинщица принимала ее за очень молоденькую девушку, – потому-то и спорила против нее, – то жена с досадою сказала бы: «И охота тебе говорить мне такой вздор!» – Потому он умолчал свое размышление о vous и madame, а обратился к другому размышлению.

– Но вот что, голубочка. Ты сказала ей: «Эта дама еще не здесь, потому что мужчина приходит на свидание первый, пока женщина не надоела ему»; согласен, так. Но почему ж ты могла знать, что Савелова еще не надоела ему? – А впрочем, это удивительно, как я глуп! – воскликнул он, не переводя духа и в величайшем восторге от своего удивительного открытия. – Само собою, это было видно из того, как он шел на свиданье! – Не то, чтобы заглядываться на женщин, которые встречались, – он под ногами у себя земли не слышал. Да, он сильно влюблен в нее. Это видно. Уверяю тебя, голубочка.

– Верю, – сказала она, засмеявшись. – Но уйду, не буду мешать тебе работать. И так я отняла у тебя много времени этою прогулкою и своею болтовнёю. И вот еще заставляю тебя знакомиться с Нивельзиным.

– Да, – воскликнул он от нового соображения, – что ж это ты, голубочка, не захотела видеть-то его? – Неужели тебе пришло в голову, что лучше и не знакомиться с ним? – Да это пустяки, голубочка!

– Да не сейчас ли я сказала, что мы будем знакомы с ним, что мне жаль, что заставляю тебя тратить время на него? – Ты слишком рассеян, мой друг.

– Это твоя правда, голубочка, – согласился глубокомысленный муж. – Но как же это, что он будет отнимать у меня время? – Каким же это образом? – Твой гость, а не мой. Я своих гостей не люблю. А твои – что мне? Все они вместе много ли мешают мне? – Ну, сама скажи: много ли?

– Он, мой друг, не то, что мои гости. Он старше их; ученый. С ним ты не будешь без церемоний, как с этими ребятишками.

– Правда твоя, голубочка, – согласился он. – Но не велика важность. – Да, так почему ж ты не захотела видеть его?

– Я вздумала, что прежде надобно увидеться с нею; потому что, мне кажется, тут что-нибудь не так: едва ли тут серьезная любовь с обеих сторон.

– Почему ж ты вздумала это, голубочка? – А впрочем, натурально, это всего вероятнее, – тотчас же размыслил он, потому что был чрезвычайно быстр в соображениях. – Это очень вероятно, голубочка; потому что, уверяю тебя: «люблю», «люблю», – думаешь, и точно, серьезно, – а выходит обыкновенно, пустые слова. Уверяю тебя, голубочка.

– Верю, – сказала жена, засмеявшись. – Но работай, не мешаю тебе.

– Да, это твоя правда, голубочка, – подтвердил он. – Оно точно, что нынешний день мне надобно несколько поработать.

– Да, «нынешний день» и «несколько». – Она вздохнула. – Друг мой, ты убиваешь себя.

– Э, пустяки, голубочка, совершенно пустяки, – сказал он вслед ей.

На следующее утро Волгин лежал, перебирая пальцами свою рыжеватую жиденькую бороду, чем занимался только в затруднительных обстоятельствах. Обстоятельства были так затруднительны, что он не мог продолжать работу; лег читать – и то не шло. Четверть часа назад жена взошла и спросила, не надобно ли ему ехать куда-нибудь: она взяла бы его, ей все равно, она хочет прокатиться. – Нет, ему никуда не нужно. – «Если так, мой друг, то и прекрасно. Быть может, приедет Савелова. Ты прими ее. Я скоро вернусь, только пройду в Гостиный двор». – Не предвидел он, что выйдет ему такая комиссия! – Приедет, прими ее! – А впрочем, что за важность? – утешил он себя. – Может быть, она и не приедет ныне. Или, может быть, Лидия Васильевна возвратится раньше того. А если и не так, что за важность?

– Алексей Иваныч, – сказала служанка, – приехала Савелова; я попросила ее взойти, как велела Лидия Васильевна, потом сказала, что Лидия Васильевна скоро будет, а вы дома. Пожалуйте.

«Ничего. Надобно только уметь держать себя, то и ничего». – Он повязал галстук, сбросил халат и надел пальто, без всякой трусости.

– Жена извиняется перед вами, – очень развязно начал он, входя в гостиную и делая усердный поклон прежде, нежели успел разобрать, в какой стороне комнаты гостья и туда ли он обращается с поклоном, куда следует. – Жена извиняется перед вами; она не была уверена, что вы приедете ныне; она скоро… На этом пресеклось объяснение, и голова развязного хозяина, поднимавшаяся из глубокого поклона, заморгала, заморгала: он постиг, что ляпнул непростительную неловкость: он знает, что она должна была приехать к его жене, – стало быть, знает, по какому случаю приехала! – Как он глуп! – И что она подумает о Лидии Васильевне? – Какое право Лидия Васильевна имела сообщать ему чужую тайну? – Все эти мысли с быстротою молнии пронеслись в его уме, потому что он был необыкновенно быстр в соображениях, он заморгал в отчаянии; но отчаяние и дало ему силу: он махнул рукою, приподнимавшеюся перебирать бороду, и не моргая, прямо смотря в глаза гостье, быстро заговорил:

– Не вините Лидию Васильевну: она умела бы молчать и передо мною. Но дело вышло так, что я был свидетелем. Мы шли вместе. Я знаю в лицо вашего мужа. Я не мог не понять, что это значит. Да и не опасайтесь меня: я неловок, но поверьте, я не совершенно бесчестный человек.