Том 2. Студенты. Инженеры

— Вот ты говорил, что не захмелеешь…

— Врешь, врешь, я не захмелел. Только ты брось всех этих порядочных, Вася, — все они ломаки. Нет в них наивной простоты, и страсть, страсть их пугает. Пугает! Понимаешь?

— Послушай, на нас смотрят.

— Начхать! Слушай, Вася! Я тебя познакомлю в Питере со швейками. Я, Вася, больших не люблю. Я люблю маленьких. Эх, Вася, ненасытный я!.. Я тигра лютая, Вася… я крови хочу!!

И Ларио вдруг зарычал на всю платформу.

— Послушай?!

Входившие мать Корнева, сестра его, Семенов и Долба искали глазами Корнева.

Семенов и Долба приехали проводить.

Долба и Вервицкий оставались в одном из южных университетов.

— Вот он!

Когда все подошли, Маня Корнева сказала брату:

— Вася, как тебе не стыдно! Маменька, посмотрите.

Она показала на кружки пива.

— Васенька, миленький мой, — произнесла как-то автоматично мать Корнева. — Как же тебе не стыдно?

Корнев смущенно махнул рукой.

— Ну, что вы, маменька, в чем тут стыд, какой тут стыд? Ну, выпили кружку пива, ну, что ж тут такого?

— Как же так, Вася, ты молодой человек, у тебя сестра на возрасте.

— Ну и слава богу, — перебил ее Корнев, — вот я сейчас заплачу, и пойдем.

— Нет, я плачу, — перебил его Ларио.

— Ну, черт с тобой, плати ты.

— Ах, Васенька, опять ты эти слова!

— Полноте, маменька, все это пустяки. Слова как слова. Это вот дворянам надо слова разбирать, потому что они дворяне, а мы с вами, маменька, люди маленькие.

— Маленькие, сыночек, маленькие… Васенька! Только зачем же ты все-таки это пиво пьешь — нет в нем добра, Вася. Ох, ножки мои, ножки, совсем не могу стоять — посади меня, Васенька!

И старушка Корнева тяжело опустилась на скамью.

Приехали наконец и Карташевы: Аглаида Васильевна, Наташа, Тёма и брат Аглаиды Васильевны, высокий господин с большим добрым рябым лицом. Аглаида Васильевна выписала брата из его маленького имения с тем, чтобы он поселился у нее и вел ее дела. Он приехал как раз в тот день, когда уезжал Карташев. Он говорил сестре «вы» и был в полной от нее зависимости.

— Я не перевариваю, — сказал Корнев, — Карташева возле матери: она вьет из него веревки.

— А Наташу перевариваешь? — спросила сестра.

— Ну, Наташа, — кивнул головой Корнев. — Он в подметки не годится своей сестре. Она цельная натура. Впрочем, и он отличный парень, и я люблю его от души.

Корнев благодушно махнул рукой.

— Но только чувствую…

— А вы не чувствуете, Васенька, что от вас, как из пивного бочонка, несет пивом?.. — спросила сестра.

— Это не вашего ума дело, — ответил ей брат. — Вы вот слушайте, что вам говорят, и ладно будет.

— Ах, Вася, не обижай сестру на прощанье.

— Маменька, ее никто не обижает, она сама всякого обидит…

— Послушайте, Семенов, уведите его и приведите в чувство, а то он что-нибудь выкинет перед Карташевыми, — обратилась Маня к Семенову.

— Ерунда, — ответил уверенно Корнев.

— Ничего не выкинет, — авторитетно сказал и Семенов, — вот разве два три зернышка жженого кофе, чтоб дух отшибить.

— Ладно и так, — пренебрежительно ответил Корнев.

Подошло семейство Карташевых, и все начали между собой здороваться.

— А где же Ларио? — спросила Наташа.

Маня Корнева насмешливо посмотрела на брата.

— Ну, что же ты молчишь? Где Ларио?

— Ларио? Он скрылся. Знай, несчастная, что он ненавидит таких, как ты.

И Корнев запел выразительным и верным голосом:

— Ничего не понимаю.

— И не надо тебе понимать.

— Противный!

Семенов забил тревогу о том, что надо вспрыснуть отъезд.

Незаметно компания оставила платформу и скрылась под навесом буфета. Когда налили всем по рюмке водки, Долба, тряхнув волосами, произнес:

— Ну, за отъезжающих… Дай же боже, щоб наше теля да вивков съило.

Выпили.

— Наливайте еще за остающихся, — предложил Семенов.

Карташев, не любивший водки, отказался:

— Нет, я больше не буду.

— Что? мама? — спросил его вызывающе Ларио.

— Дурак, — ответил Карташев и залпом выпил другую рюмку.

Водка обожгла ему горло, и он несколько мгновений стоял, будучи не в силах произнести что-нибудь.

— Скажи: мама! — посоветовал ему Ларио, вызвав общий хохот.

Карташев в ответ хлопнул его по спине и проговорил наконец:

— Черт меня побери — я передумал поступать на математический, потому что все равно срежусь.

— Инженер путей сообщения, значит, тю-тю?! Куда ж? Неужели на юридический? — весело поразился Корнев.

— Угадал!

— О-о! Легкомыслие!

— Водки! — решил по этому поводу Ларио.

— В таком случае, — вмешался вдруг Шацкий, — я тоже на юридический поступаю, а не в институт путей сообщения.

— Вот это хорошо, — быстро ответил Корнев, — вас там только недоставало! Первая умная вещь, которую от вас слышу. Согласен даже еще выпить по поводу такого счастливого случая.

После четвертой рюмки Корнев, порядочно охмелевший, сказал:

— Ну, пьяницы, довольно, пошли все вон назад.

Когда они вернулись на платформу, Корнева встретилась глазами с Карташевым… Он, под влиянием выпитой водки, особенно нежно взглянул на нее.

— Карташев, подите сюда, — подозвала его Корнева.

Они пошли по платформе.

Аглаида Васильевна, собравшаяся было что-то сказать сыну, только махнула рукой и, обратившись к брату, заметила:

— И не слушает даже! Посади меня где-нибудь.

Брат подвел сестру к скамейке, стоявшей в стороне, и проговорил, усаживаясь рядом:

— Да уж, сестра, такой возраст, что на всякую юбку променяет нас.

— Ни на кого он меня не променяет, — сказала, помолчав, Аглаида Васильевна, — он любящий, добрый мальчик.

— Так-то так, да года-то его не любящие.

— Глупости говоришь ты, — ответила Карташева, — если уж хочешь знать, могу тебе сообщить характер их отношений: он поверенный в ее любви к Рыльскому.

Аглаида Васильевна бросила насмешливый взгляд на брата.

— Сам признался мне. Совершенный еще ребенок, — усмехнулась Карташева. — Рассказывает мне, как он стал ее поверенным…

— Разиня какой…

Аглаида Васильевна, видимо, не рассчитывала на такой эффект и вызывающим голосом спросила:

— Почему разиня?

— Помилуйте, сестра, в его годы…

— Ну, вот опять его годы!.. только что ты говорил, что в его годы он меня с тобой променяет на всякую юбку, а теперь… Дело не в годах здесь, а в воспитании.

И Аглаида Васильевна с некоторой пренебрежительностью отвернулась от брата и стала искать глазами сына.

— Послушайте, Карташев, — говорила между тем Корнева, — я замечаю, что с тех пор, как… Ну, одним словом, с тех пор… вы помните… вы совсем переменили со мной обращение. Я хочу знать, почему это? Если в ваших глазах я пала…

— Бог с вами, что вы говорите, — горячо заговорил Карташев. — Я был бы негодяем, если бы, узнав так доверчиво открытую мне тайну, вдруг позволил бы себе… Да, наконец, что тут дурного? Поверьте, что всякий на его месте только…

Карташев замолчал.

— Что только?

Сердце Карташева замерло от вдруг охватившего его чувства.

— Послушайте, — сказал он решительно, — мы сейчас уезжаем. Неужели вы никогда не догадывались, что я был в вас, как сумасшедший, влюблен?

— Вы?! А теперь?

Карташев поднял на нее свои глаза.

— Н… да… послушайте… — растерялась Корнева, — что я вам хотела сказать?

Горячая волна крови прилила к ее лицу.

Они оба молчали и стояли друг против друга. Карташев испытывал какое-то совершенно особенное опьянение.

— Как хотите, сестра, но с таким лицом не поверяют и не принимают поверяемых тайн, — лукаво произнес брат Аглаиды Васильевны.

Мать сама давно заметила что-то особенное и теперь громко и строго позвала сына:

— Тёма, мне надо с тобой поговорить.