Завод и город

Вышибла немцев наша доблестная конница. "Меня кавалерист в буденовке на лошадь даже взял, прокатил вдоль оврага".

- Я почему все так хорошо помню, - говорит мне Николай Дмитриевич. Потому что часто детям это в школах рассказываю. Перед каждым таким рассказом сам невольно все вспоминаешь. Таким образом память закрепляется.

Николай Дмитриевич Мальнев - инвалид Отечественной войны, герой мирного строительства, не сомневаюсь, что-то из его рассказов западет в детскую душу. А как иначе может развиваться во времени эстафета нашей памяти?

Николай Мальнев был призван в армию в 1944 году, как и положено по достижении солдатской зрелости. Попал во Владимирскую область, в маршевый батальон. Изучали оружие, учились швырять гранаты, ползали по-пластунски.

Однажды утром перед строем выступил незнакомый майор:

- Кто желает на фронт - два шага вперед!

В эшелоне гадали - куда едем? Хорошо бы в Польшу, на Варшаву - а там и на Берлин.

Повернули на Ригу.

Кончался февраль 1945 года.

У войны своя логика. Я ехал из училища на фронт в 1942 году, нас тогда манили иные направления, мы мечтали оказаться под Сталинградом.

А попали под Старую Руссу.

Мимо Риги я проехал в августе 1944 года, а в феврале 1945, когда Мальнев выгружался из эшелона, шел с боями по Восточной Пруссии. Курляндскую группировку немцев, где попали в мешок главные силы группы армий "Север", мы отсекали. Николай Мальнев ехал на ее добивание. Бои там были тяжелые. Николай Мальнев испытал это на себе. С боем брали каждый хутор, каждый придорожный сарай. "Немцы осыпали нас снарядами и минами, я уже начинал различать, где снаряд, а где мина. А уже середина апреля. В воздухе пахнет сыростью весны и громом победы. Еще тогда подумалось: хорошо бы на мой день рождения".

Двадцатого апреля с утра прошли лесом, счастливо миновали мины, оставленные противником. Вышли на опушку. Мальнев смотрел на далекие фигурки в мышиных шинелях.

В колено будто ударила тупая палка, нога словно стала проваливаться в яму. Николай Мальнев присел, потом лег. И все никак не мог понять, что это - снаряд или мина?

Старшина тащил его на себе обратно через лес. Тряслась по разбитой дороге телега. День был пасмурный - и вовсе не героический. Во всем мире не осталось ничего, кроме боли. Сейчас, сорок лет спустя, и то подумать страшно - такая была боль. Как только он тогда вытерпел. Нет, все-таки это была мина: осколков много и все они внутри. От мины и боль такая. Если бы еще не трясло так на телеге.

Госпиталь располагался на опушке леса в старых застиранных палатках. Пожилой врач осмотрел рану и радостно объявил:

- Все, парень, теперь ты в раю.

- А нога?

- Прямо в кость. Лечить и лечить.

- Чего же вы, дяденька, радуетесь?

- А то, что живой ты, понимаешь, живой! Выскочил ты из этой передряги, понимаешь?

Николаю Мальневу не было еще девятнадцати лет, и нога болела очень сильно, до умопомрачения. Ему хотелось оказаться нераненым, со здоровой ногой, чтобы он мог бежать вперед в общей солдатской цепи - ведь война еще продолжалась...

Его перевезли в Ригу, затем еще дальше в тыл - в Шую. В канун Дня Победы делали вторую операцию. Сквозь окна больничной палаты он увидел, как в городе зажглись огни. Снова впал в забытье, снова очнулся, с трудом соображая, что ему исполнилось сегодня 19 лет.

Отходил наркоз, и нога болела все сильнее.

Сорок лет спустя, прожив еще две жизни сверх той, какая была дарована ему победой, Николай Мальнев поймет слова пожилого врача - что значит остаться живым на такой войне.

В этом месте своего рассказа Николай Дмитриевич замолчал, и мне показалось, что я вижу наметившуюся слезу в его глазах.

- Извините, - говорю, - разбередил вас.

- На сквозняке сидим, - отвечал Николай Дмитриевич, ничуть не смутившись.

Ничего не попишешь, в год сорокалетия Победы ветераны то и дело оказывались на сквозняке, и попутный ветерок выдавливал непрошеную слезу. Чем дальше, тем больше будет таких сквозняков...

Война для Николая Мальнева закончилась в сентябре сорок пятого, когда он выписался из госпиталя со справкой об инвалидности. Шел хромая. Старая землянка на склоне оврага ждала его. Он вошел, постукивая палочкой, инвалид в девятнадцать лет.

Отец и мать за войну сильно сдали, такой уж была она, эта война, потребовавшая сверхмерного напряжения от каждого члена общества.

Мальнев пошел по горному делу - электриком на шахту. Отец с матерью умерли в одногодье - в сорок седьмом. Старшая сестра Мария получила от работы дом на 4 комнаты. Распрощались с землянкой.

Только чувствовал Николай Дмитриевич: нет для него работы на шахте, не тянет его на подземное дело. И неожиданно для самого себя уехал в город Камышин на текстильный комбинат.

До КамАЗа оставалось еще 20 лет жизни. Вот сколь короткой бывает солдатская жизнь на войне и как протяженна она в те годы, когда молчат пушки.

- День Победы можно назвать днем рождения мира, - сказал я.

- Так оно и есть, - подтвердил Николай Дмитриевич. - Ко мне многие ветераны подходят и говорят, что они считают девятое мая своим вторым днем рождения.

- Николай Дмитриевич, - позвали от дверей.

- Что там?

- Краска кончается.

Я уже говорил: мы сидели в стеклянной конторке, выгороженной посреди индустриального пространства. Здесь было рабочее место мастера участка Наиля Исмаилова. Сам мастер молод - ему 23 года. У него живые блестящие глаза, подвижное лицо. Сначала он заполнял производственную сводку, затем отодвинул ее, слушая наши ветеранские разговоры, и не перебивал нас. Потом позвонил телефон, и он вышел из конторки, видимо, по срочному делу, связанному с краской.

- Советую посмотреть, - сказал мне Мальнев, приглашая на участок.

Я увидел картину, которую, возможно, никогда не забуду. В цеховом пролете стояла женщина в противогазе и красила из пульверизатора карданные валы, подплывающие к ней на ленточном транспортере. Облачко черной газовой смеси висело над женщиной так, что ближе трех метров к ней не подойти. Карданные валы качались на крючках, как колбасные тушки. Женщина ловко орудовала пульверизатором, стараясь равномерно нанести краску со всех сторон. Чувствовалось, она не впервые исполняет такую работу.