Том 10. Последние желания

– Здравствуйте, Елена Филипповна, – проговорил старший довольно, впрочем, сдержанно, потому что они оба безотчетно боялись этой высокой, серьезной дамы. – Мама дома, не угодно ли я проведу вас к ней?

– Не беспокойся, милый, я найду дорогу, – сухо сказала она, слегка отстраняя его. – Вы, кажется, занимались? Ступай, ступай к Виктории Федоровне…

И она, издали кивнув головой Виктусе, прошла в дом.

M-me Осокина встретила Елену Филипповну с необычайной ласковостью и почтением. Это была полная дама лет сорока пяти, низенькая, с редкими каштановыми волосами, с толстыми щеками и слегка заплывшими глазками, которые не выражали ничего, кроме хитрости и большой злости.

– Ах, Елена Филипповна! Милости просим! Как вы решились на нашу гору? Когда я была у вас прошлый раз, мне помнится, вашим ногам было хуже. Надеюсь, теперь вы здоровы?

– Благодарю вас, Анна Дмитриевна, как вы поживаете? Что Варенька? Где она теперь, дома?

– Нет, Варя поехала кататься верхом. Знаете, сезон кончается… ведь уже августа вторая половина, скоро все разъедутся; так надо пользоваться последними удовольствиями.

– А что, как дела с Грум-Гржимайло? – произнесла Елена Филипповна с тонкой улыбкой.

Собеседницы сидели в спальной Анны Дмитриевны. Из открытого окна в сад доносились голоса мальчиков.

При вопросе Елены Филипповны Анна Дмитриевна слегка покраснела и сверкнула злыми глазками.

– А! вы не знаете… – протянула она, стараясь говорить небрежно. – Ничего, решительно ничего. Конечно, он ухаживает сильно… Варенька и теперь поехала кататься с ним… но о предложении пока речи не было. Да ведь рано – всего только месяц знакомы… Что ж, я благословлю: партия прекрасная.

«Еще бы ты не благословила, – подумала Елена Филипповна, – только не женится богатый петербургский офицер на твоей халде…»

И прибавила вслух:

– Конечно, завидная партия, если только это состоится…

И она опять улыбнулась.

Анна Дмитриевна поняла, что гостья пришла неспроста, что ей что-то нужно. Она знала, что Елена Филипповна опасна, и ссориться с ней невыгодно.

– Дети – это такая обуза, – продолжала Елена Филипповна. – Учение, воспитание, а там – замужество или женитьба… все это для матери либо горе, либо радость – и всегда забота…

– Что это ваш Алеша не женится? – сказала Анна Дмитриевна. – Хотя, конечно, вырастут у меня сыновья – изо всех сил буду стараться, чтобы они не женились. Девушка – другое дело.

– Да, я держусь того же мнения. Об Алеше я и пришла поговорить. С вами можно быть вполне откровенной. Я буду краткой. Вы замечали что-нибудь за вашей молоденькой родственницей, гувернанткой?

Лицо Анны Дмитриевны выразило живейший интерес и участие.

– Да, знаете, – произнесла она, как бы извиняясь. – слухом земля полнится… Говорила что-то Варя, но не помню теперь. Я думала – пустяки какие-нибудь. Она, эта Виктуся, – ужасная обуза для меня… С одной-то молодой девушкой не знаешь, как справиться, а тут другая – тоже в некотором роде на попечении. В гувернантки она и не годится совсем, мои мальчики уже велики. Были у меня относительно ее кое-какие соображения, но еще ничего не знаю.

– Видите ли, дорогая Анна Дмитриевна, Виктория-девушка ненадежная. Я понимаю, что ей хочется замуж, но с такой настойчивостью преследовать человека, как она делает это с моим Алексеем, невозможно, и я поневоле должна принять какие-нибудь меры, потому что брака этого не желаю, и это вы легко поймете.

– Еще бы, еще бы! – заволновалась Анна Дмитриевна. – Ах, Боже мой! Вот я никогда не думала.

– Но это еще ничего, – продолжала Елена Филипповна. – Я могла бы выхлопотать перевод Алексею – да это, вероятно, и будет во всяком случае, но я пришла предупредить вас: случайно я узнала, что Виктория Федоровна играет две игры: не удастся одна – удастся другая. С достоверностью могу сказать вам, что она в переписке с тем же Грум-Гржимайло. Неужели вы ничего не успели заметить? А Грум-Гржимай-ло говорил при мне Алеше, что ему нравятся такие бледные, робкие личики мадонн, как у Виктории.

Анна Дмитриевна вздрогнула, вспыхнула и попала в ловушку. При своей хитрости она была не умна.

– В переписке? – почти прошипела она. – Да, да, мне кажется – я кое-что замечала, я вспоминаю теперь. Благодарю вас, милая Елена Филипповна… И знаете? – прибавила она, оживляясь. – Теперь решила-тут нечего и рассуждать, вы меня поймете. Я, признаться, и раньше думала, но я ничего не знала. Видите, у меня гостила моя belle-soeur [4] из Карса. Завтра она уезжает, ей нужно бонну – она с удовольствием взяла бы эту девушку. В Карее она даже может составить себе партию: там, говорят, много женихов. Это во всех отношениях удачная мысль. Я могу уговорить сестру остаться еще на день – потому что неловко, знаете, так, сразу. Но послезавтра это будет кончено.

– Согласится ли барышня? – осторожно спросила Елена Филипповна. – Имеете ли вы на нее достаточное влияние?

– Что вы, что вы, – испуганно воскликнула Анна Дмитриевна и замахала руками. – Ведь я ей все равно, что мать. Нет, Елена Филипповна, это дело решенное, послушайте, что я вам скажу…

Она придвинулась ближе и стала говорить с жаром и со злобой; Елена Филипповна молча кивала головой. А из сада по-прежнему доносился аромат августовских цветов и слышались голоса и крики мальчиков.

Алексей быстрыми шагами ходил взад и вперед по аллее пустынного парка – не большого парка в ущелье, а другого, на берегу широкой и мутной горной реки. Было очень рано, и гуляющих не попадалось. Осень уже слегка, чуть-чуть золотила листья каштанов и вязов, осины краснели кое-где и подрагивали круглыми листочками на слишком тонких стеблях. У самого берега, обрывистого в этом месте, стоял толстый и черный вяз, верхушка которого расширялась в небе и давала такую густую тень, что ни на песке около, ни на скамеечке, окружающей гигантский ствол вяза, не лежало ни одного солнечного просвета, а день был яркий.

Алексей сел на скамейку под вязом. Река шумела, как постоянный дождь. Алексей снял фуражку, отер лоб, машинально посмотрел наверх, на низко начинающиеся крепкие, черные ветви дерева, потом стал вглядываться вглубь аллеи. Лицо его было тревожно.

Долго никто не шел. Потом вдруг показалась маленькая женская фигурка, двигающаяся торопливо и неверно. Алексей поднялся было ей навстречу, но она быстро подошла и села рядом с ним на круглую скамейку.

Вчера вечером Алексей с большими затруднениями получил от Виктуси записку, где она извещала его сбивчивыми, неловкими фразами, что случилось что-то ужасное, неожиданное, что ей нужно поговорить с ним, и просила прийти в семь часов утра в нижний парк. По письму Алексей понял, что дело серьезное, да и свидание Виктуся ему назначала в первый раз – это было и трудно, и неосторожно.

Виктуся была заплакана, казалась некрасивой и растерянной. На голубое ситцевое платье она едва накинула летнюю желтую пелерину. Шляпа не прикрывала растрепавшихся светло-пепельных волос. Видно, Виктуся убежала из дому быстро, схватив первое, что попалось под руку. Алексей молча и вопросительно смотрел на нее.

Виктуся перевела дух, хотела заговорить, но вдруг заплакала и плакала долго и тихо, прижав к лицу платок. Алексей не прерывал ее: лицо его по-прежнему выражало тупое мучение.

Наконец, спохватившись, что время уходит, Виктуся, сдерживая рыдания, отняла платок от покрасневших глаз.

– Знаете, Алеша… – проговорила она шепотом. – Я сегодня вечером уезжаю.

Алексей встрепенулся, поднял на нее глаза.

– Как вечером? Куда? Нет?

– В Каре уезжаю, – захлебнувшись, отвечала Виктуся. – С невесткой Анны Дмитриевны… К ее детям…

– Что за вздор! Зачем? Кто смеет отправить вас, если вы не хотите?

– Да куда же я денусь, Алеша? Анна Дмитриевна меня выгонит, прямо выгонит… У меня ничего нет, десяти рублей нет… И потом Анна Дмитриевна надо мной все имеет право сделать, я моими родителями ей поручена, когда они умирали, а сама я, вы знаете, какая, я с детства приучена к покорности, я слова не посмею сказать… Ох, Алеша, тяжело мне… Ох, лучше в воду… Вот если бы вы, Алеша, если бы вы… Да нет…