Перелом

- А в церковь вы ходите, Анна Давыдовна?

- Нет, не хожу. Некогда. То с больными, то со зверьми.

Однажды удостоил больного своим посещением сам Главный. "Кто вас лечит?" - "Кира Петровна". - "Конечно, она врач опытный. Но, может быть, нужна консультация более высокого ранга?" Чагин заверил, что не нужна. Главный все-таки выслушал его, измерил давление, посмотрел анализы, даже кардиограммы (я-то знала, что ни уха ни рыла он в них не смыслит). В целом мой метод лечения одобрил. "Как, вы здесь и ночуете? - спросил и сам себе ответил: - Похвально, похвально". Как будто не знал через больничных сплетниц, что я вообще тут живу. Наверняка знал, но хотел соблюсти политес. А мне уже не до политесов было...

Чагин болел тяжело, долго. С рецидивами, неожиданными скачками температуры. То отляжет тревога - как будто все идет на лад, - то опять схватит клещами. Мы с Анной Давыдовной попеременно за ним ухаживали. Больше она, чем я. Меня он стеснялся, ее - нет. Бывало, подолгу ждал ее прихода, только бы не допустить меня...

Однажды я зашла к нему в неурочное время.

- Уйдите, Кира Петровна, - грубо сказал он.

Что делать? Ушла. После Анне Давыдовне:

- Сердится он на меня. За что бы это?

- Не на тебя, на меня.

- За что?

- Секрет. А так и быть, скажу. Валика не подложила.

- Какого валика?

- А это я ему на место ноги свертываю. Как шинель-скатка. Сую под одеяло. Без протеза ему легче, а тебя конфузится. Сегодня забыла положить скатку, он и запсиховал. А ты не горюй, пройдет. Он отходчивый.

Нет, не отходчивый. Долго еще смотрел неласково, как на чужую. Пришла неведомо зачем.

А я любила его - с каждым днем больше. Какие там скатки? Ничего мне не нужно было, кроме него.

Мне бы тогда и сказать ему - не сказала.

29

Поправлялся. Почти уже поправился. Анна Давыдовна стала ходить реже. Бывало, и по неделе не заглядывала. Значит, всерьез стало ему лучше. Видно по Анне Давыдовне: ее сострадание не горит без топлива.

Зима, морозцем схватило лужи. Вот мы с ним уже выходим на улицу, держась друг за друга ("битый небитого везет"). У меня палка в левой руке, у него - в правой. Воображаю себе наш вид сзади - нечто вроде двуглавого орла. Впрочем, мне давно уже все равно, как и откуда я выгляжу. На ногах суконные ботики "прощай, молодость", на голове - теплый платок, старушечий.

И вот...

- Знаете что, Кира Петровна, мне что-то не очень нравится наше взаимное положение.

- Две палки с двух сторон? - спросила я шутя.

- Нет, я имел в виду другое. Неопределенность. Я ведь был, пышно выражаясь, на краю смерти.

- Ну, были. Теперь поправляетесь, и слава богу.

- А если бы умер? Вам бы пришлось освободить квартиру.

- Зачем об этом думать? Вы живы, и все.

- Нет, не все. Надо трезво смотреть в будущее. Я много старше вас. И, по всей вероятности, вы меня переживете.

- Кто из нас кого переживет, это не годами решается.

- Ладно, не будем спорить, кто кого. Я просто делаю вам предложение.

- Какое?

- Тривиальнейшее. Руки и сердца, как говорили в старину. Хотите, стану на одно колено. Только мне это трудновато, учтите. Стать стану, а вот подняться... Вам же придется мне помогать. Так что соглашайтесь без коленопреклонения.

- Я не совсем понимаю...

- Какие из этого проистекут последствия? А никаких. Вас это ни к чему не обяжет. Все права, никаких обязанностей.

Он смеялся. Редко я видела его смеющимся. Но тут он смеялся. Я не знала, что ответить.

- Ну как? Мое предложение принято?

- Это же смешно. Жених и невеста в нашем возрасте, оба с палочками...

- Э, дорогая моя, это все суета сует, тщеславие. Сколько раз я вам говорил: поменьше думайте о своей драгоценной персоне. Не бойтесь быть смешной, неуклюжей, жалкой. Бойтесь быть эгоистичной. Если не обо мне, подумайте хотя бы о семье вашего старшего сына. И младшего, если она сохранится. Ну, что вас смущает? Говорите.

Не могла же я ему сказать правду: "То, что я вас люблю, а вы меня нет..."

- Я не тороплю с ответом. Подумайте.

Думала несколько дней. Неожиданно помог милиционер. Заинтересовался, явно по чьему-то доносу, "гражданкой, проживающей, но не прописанной". "Это моя жена", - сказал ему Чагин. Пришлось согласиться. В конце концов, кого это касается, кроме нас двоих? Да еще, может быть, моих сыновей. "А мы им не скажем", - просто сказал Чагин. И мне стало просто. Все больше я становилась ему подвластной. Это тоже было частью любви. Где-то я читала: чем самостоятельней женщина, тем больше ей хочется подчиниться...

Подали заявление. В положенный срок явились на регистрацию. Оба немолодые, оба с палочками. Но здесь на это никто внимания не обратил поди, и не такое видали. Могли бы явиться хоть в инвалидных колясках...

Стыдно было, но не очень. Самое противное, когда дама, оформлявшая брак (взбитый бюст, взбитая прическа), с казенной игривостью сказала: "А теперь, муж, поцелуйте свою жену!" Глеб Евгеньевич легонько приложился к моей щеке. А дама укоризненно покачала пальчиком: "Теплее, теплее!" Этого он уже не вынес: "Вы меня будете учить, как мне целовать мою жену?!" Назревал скандальчик. Но на очереди была уже следующая пара: высокая, мужеподобная девица в фате и белом платье до полу и ее избранник женоподобный, длинноволосый, в черном, с иголочки, костюме. Сопровождающие лица уже открыли бутылку шампанского, явно преждевременно. Кто-то заткнул ее пальцем, но пена все равно дыбилась. Все смеялись. В этой пене, в этом смехе мы с Чагиным срочно удалились. Я - в высшей степени чувствуя свою неуместность. Он - не знаю.

Вот так совершился мой второй брак. Вернулись домой женатые. Пили чай, разговаривали. Ничего не изменилось, сыновьям решили пока не говорить. Надо будет, скажем.

Муж - как-то и сладко, и горько, и смешно его так называть - занялся моей пропиской. Взял у меня паспорт, проглядел и, смеясь:

- Вот теперь, Кира Петровна, я в точности знаю, сколько вам лет.

- А вы думали сколько?

Ждала, что скажет - меньше, а сказал: больше. После его ухода - к зеркалу. И в самом деле - больше. Меньше не становится и уже не станет.

Жили по-прежнему. Ходила я теперь по улице с палкой, а по дому и без нее. Правая нога так и осталась короче левой. Но я легко справлялась с нехитрым моим хозяйством (нашим). Кроме большой уборки - ее по-прежнему делала Люся. Я ее спрашивала: