Перед бурей

Молодым студентом Минор вошел в народовольческие кружки, не раз подвергался арестам и в 1888 году, после двух с половиной лет тюремного заключения, был сослан в Сибирь. Его портрет из Бутырской тюрьмы, от мая 1888 г., перед отправкой в ссылку, рисует нам высокого, худощавого, несколько узкоплечего брюнета, выглядевшего старше своих лет, с высоким лбом, гладкой, откинутой назад прической, в очках, притемняющих задумчивые, грустные глаза, с пышными черными бородой и усами, с общим видом скорее приват-доцента, чем революционера и человека действия. И какие же, в сущности, действия могли быть поставлены ему в счет? Прокурор Муравьев, в ответ на вопросы отца Минора о сыне, ответил коротко: "Десять лет ссылки в Средне-Колымск - за вредное влияние на молодежь".

Еще в Томске, где, после побега с пути одной из заключенных, их всех заперли на замок в камеру, где оставили без еды, без питья и даже без традиционной "параши", - они вызвали страшный переполох среди начальства высадив двери камеры самодельным тараном. Сошло: неслыханность такого поведения вызвала растерянность власти и заставила ее пойти на уступки. Но это было в последний раз. Чем дальше углублялась эта партия в Сибирь, тем угрюмее, тем злее становился конвой, тем чаще щелкали затворы ружей и курки револьверов, - а пройти пешком до Иркутска надо было две с половиною тысячи верст.

{156} Измученные люди сумели еще после этого выдержать три тысячи верст путешествия на телегах по ужасающим подобиям дорог во время осенней распутицы вплоть до Якутска. Тут надеялись перезимовать, чтобы весной осилить новый трехтысячный путь - от Якутска до Средне-Колымска, по местам бездорожным и почти безлюдным.

И вдруг - известие, что всех будут гнать туда зимой, несмотря на отсутствие теплой одежды! Да ведь это верная смерть для ослабленных, часто уже серьезно больных людей! Но если смерть, то пусть уж будет не безмолвная, но смерть на открытом, героическом протесте! И коллективный протест начался. Люди поклялись сопротивляться, чего бы это ни стоило - поклялись, уже зная, что губернатор Осташкин и полицмейстер Олесов рассвирепели от одной вести о дерзкой попытке противоречить их распоряжениям, что местной команде розданы боевые патроны и что солдат усиленно потчуют двойными порциями водки. Так произошел знаменитый Якутский расстрел. А затем жертв расстрела, избитых, раненых, судили. Кроме тех, кто успел умереть от ран...

И всех приговорили к смертной казни через повешение. Но в отношении всех осужденных, кроме трех, которым вменялся в вину непосредственный вооруженный отпор действиям военной силы, суд ходатайствовал о смягчении их участи - для одних до четырехлетней, для других до двадцатилетней, для третьих до пожизненной каторги.

О. С. Минор попал в "пожизненные"...

Приговор и его выполнение - повешение трех, причем тяжело раненого Коган-Бернштейна принесли вешать на носилках - давил тяжелым грузом на психику уже измученных всем пережитым людей. Одну из женщин наутро вынули из петли.

А там - отправка в Вилюйск. В очерке своих воспоминаний О. С. Минор характеризует ее условия одним ужасающим в своем немом красноречии фактом. У одной из заключенных, А. Н. Шехтер, - рассказывает Осип Соломонович, - в Якутской тюрьме родился ребенок. Тщетно мать просила об отсрочке до более теплого времени своей отправки в Вилюйск. Ее отправили с грудным двухмесячным ребенком на руках в таких условиях, что до приезда на первую же станцию ребенок у нее на руках замерз. И - такова сдержанность повествователя - только близкие Минору люди, знающие, {157} что Шехтер - девичья фамилия его жены, могли догадаться, что в рассказе о замерзшей девочке речь шла о первой дочери самого О. С. Минора...

Казалось, все эти люди были обречены. Их ждала сначала знаменитая Вилюйская тюрьма, которая когда-то, в 1863 г., была построена для Н. Г. Чернышевского, а после освобождения его и заброшенных туда же двух польских повстанцев пустовала. Потом их перевели в "образцовую" Акатуйскую тюрьму в Забайкалье, где задавались целью совершенно смешать политических с уголовными и заставить первых равняться по последним. Каторжный труд в шахте под режимом знаменитого в тюремных летописях "Шестиглазого", описанного в "Мире отверженных" Мельшиным-Якубовичем, с которым вместе пришлось отбывать каторгу Минору.

Тут и должен был кончить Минор свои дни. Но приговоры царских судов нередко кассировались высшею инстанцией - Историей. Так случилось и на сей раз. Заграницей история "Якутской бойни" не переставала волновать общественное мнение, в английском парламенте правительству был даже сделан запрос о зверствах в русских тюрьмах. И вот, начались жертвам якутской бойни послабления. Даже бессрочным при восшествии на престол Николая 11-го был дан срок в 20 лет, с переходом через первые 8 лет в вольную команду, а еще через 6 лет - на поселение. Особое положение "политических" также было признано. Еще через несколько лет весь процесс "Якутян" был пересмотрен и 20 лет каторги заменен 10-ю годами ссылки.

Так в августе 1898 года Минор, как и другие "вечные каторжане", смог опять пересечь Уральский хребет, отделяющий Сибирь от России. Всем им предстояло прожить четыре года под надзором полиции, без права въезда в столицы.

Пунктом, где О. С. Минору пришлось отбывать гласный надзор, было Вильно. Приезд туда О. С. Минора была для города событием. Как остановившиеся часы, пружина которых опять заведена, начинают двигать своими стрелками как раз с того места, на котором остановились, так и О. С. Минор с почти юношескою горячностью искал общения с местными "живыми силами": с интеллигенцией, с учащимися, с рабочими. Все, наблюдавшие его в то время, согласно отмечают, как тянуло его к молодежи и до какой степени молодежь тянуло к нему.

{158} Полиция, между тем, глядела в оба. Беспокойный и неугомонный темперамент О. С. Минора не давал ей спать. Первое появление О. С. Минора в Вильно надолго не затянулось. Всего какой-нибудь год начальство терпело его здесь.

Доканчивать срок своего гласного надзора ему пришлось в глухом провинциальном Слуцке.

Но вот, срок надзора кончился. Минор попадает в Кишинев. Опять начинается "живая жизнь", по образцу Вильно, и опять настораживаются полицейские ищейки. Но Минор уже не ждет нового вмешательства их в свою судьбу. Заметив, что почва под ногами становится горячей, он переправляется через границу.

Я выше уже упоминал, что заграничное издательство Аграрно-Социалистической Лиги в 1902 или 1903 г. слилось с издательством появившейся около этого времени объединенной Партии Социалистов-Революционеров. Это слияние было регулировано особым федеративным договором между обеими организациями. Но и без этого договора слияние, в сущности, уже было существующим фактом: и в той, и в другой писательским и издательским делом заграницей занимались одни и те же люди.

Правда, нашлись в Лиге и два-три человека, которые сначала были несколько встревожены предложением Лиге со стороны Партии формального договора. Привычный организационный консерватизм заговорил особенно в старом народнике Ф. В. Волховском. Его усилиям мы были обязаны тем, что персональный состав Лиги обогатился единственным социал-демократом: Д. Соскисом. Волховской предвидел со стороны этого последнего уход, в знак протеста против утраты Лигой ее первоначальной беспартийности: таким образом, этот первый результат работы Волховского, а он ждал дальнейших, был бы уничтожен. Он это предвидел правильно. Но не предвидел он одного: что не пройдет и года, как Соскис войдет и сам непосредственно в состав Партии Социалистов-Революционеров. Самого же Ф. В. Волховского мы скоро увидим в числе постоянных сотрудников центрального органа партии "Революционная Россия": с начала царско-японской войны он берет на себя и самым энергичным образом {159} осуществляет заведывание отделом войны и ее отражения на внутренней жизни России.

Л. Э. Шишко в Партию Социалистов-Революционеров также вступил не сразу. Он долго присматривался к ней. Шишко всецело развернулся, как умственная и литературная сила, тогда, когда более молодые революционеры принесли ему из глубин России отрадную весть, что мечта его юности готова сбыться, что пропасть между интеллигенцией и народом исчезает, что пробуждается не только рабочий класс городов, но и еще более многочисленный рабочий народ деревень. Несмотря на слабость здоровья, он поражал нас всех своей работоспособностью. Неустанно, систематично и методично он работал пером. Наша популярная литература обязана ему своими лучшими работами.