Том 4. Ревизор

Изображая злодеев, заведомых преступников, предшественники Гоголя неизбежно ослабляли обличительный смысл своих комедий. Основой их оказывались не типические явления, а явные исключения; „частности“ оставались частностями и не склоняли к обобщениям. Иное — у Гоголя. Герои Гоголя — не театральные „злодеи“, значит — не „исключения“. Они лишены резко выраженных индивидуальных пороков; вообще личная воля каждого играет лишь малую роль в их поведении. Сами они и их поступки — явления типические. Тем самым обличение переключается с „частного“ на „общее“, с отдельных личностей на общественные „порядки“, „нравы“, общераспространенную в данной среде „житейскую мудрость“ и в особенности на самую ситуацию переполоха, в которой эти „нравы“ раскрываются. Эта особенность гоголевского типажа была замечена еще Белинским в статье о „Горе от ума“. Характеристику городничего Белинский завершил таким обобщением: «Но заметьте, что в нем это не разврат, а его нравственное развитие, его высшее понятие о своих объективных обязанностях… он оправдывает себя простым правилом всех пошлых людей: „не я первый, не я последний, все так делают“». Почти то же — в несколько других выражениях — повторил позже о своем методе характеристики и Гоголь; сказано это было по поводу „Мертвых душ“, но сказанное относится в неменьшей мере и к „Ревизору“, „Герои мои вовсе не злодеи; прибавь я только одну добрую черту любому из них — читатель помирился бы с ними всеми. Но пошлость всего вместе испугала читателя“.

Исходя из этих заданий, Гоголь должен был решительно преодолевать шаблоны комедийных характеров.

В комедиях Капниста, Квитки и других отрицательная группа преступных чиновников и судей оттенена положительными образами честных и, что особенно важно, благонамеренных героев. Положительная группа сообщала пьесе успокоительно-благонамеренный характер, если даже „положительные“ не принадлежали прямо к группе чиновников. У современников Гоголя „положительные“ герои фактически становились носителями безоговорочного благоговения перед правительством, а реплики их переходили в неприкрытую агитацию в пользу правительства. Так, в наиболее обличительной из комедий Квитки — „Дворянские выборы“ — на возмущенные слова Твердова против дворян, „которые, поправ закон, теснят слабых“, Благосудов отвечает: „Источник сему злу есть закоренелое нежелание доставлять детям воспитание. Но благодаря мудрым мерам благодетельного правительства зло сие начинает искореняться. Сколько мы видим молодых дворян в училищах. Военная служба, к счастью так любимая нашим дворянством, много образует молодых людей“ и т. д.

С положительной группой связана была обычно и любовная интрига пьесы. Сюжет комедии строился на борьбе положительной группы с отрицательной; в развязке не только устранялись препятствия для счастья влюбленных, но торжествовало и правительство, карая нарушителей закона. Комедия строилась, таким образом, как комедия чувствительная (в основе), с обязательной благополучной и благонамеренной развязкой. Смысл обличения неизбежно мельчал; злоупотребления властей делались разновидностью личных пороков, в сущности не опасных, так как совместное противодействие „добродетельных“ и правительства обеспечивало их разоблачение.

Задумывая комедию „смешнее чорта“ и решаясь в ней „смеяться сильно“, Гоголь не мог ориентироваться на разновидности чувствительной комедии. Впоследствии, в „Театральном разъезде“, он решительно выступил против обязательной любовной интриги, против „узкого ущелья частной завязки“ вообще — в защиту комедии общественной.

В его замысел входило разоблачение не исключительных преступников с их личными пороками, а „всего дурного, собранного в одну кучу“, то есть явлений общественно типических. Потому-то драматургическая система „Ревизора“ в целом была глубоко своеобразна и прямых прецедентов в прошлом не имела.

27 февраля 1836 г. „Ревизор“ был отправлен в III отделение для разрешения к представлению; 2 марта того же года Дуббельт по докладу цензора Ольдекопа наложил резолюцию: „Позволить“. В пересказе Ольдекопа „Ревизор“ превратился в историю забавных похождений Хлестакова, из чего следовал и вывод: „Пьеса не заключает в себе ничего предосудительного“ (Текст доклада в переводе с французского языка на русский см. в книге: Н. В. Дризен. Драматическая цензура двух эпох, стр. 41–42). Цензурные купюры в тексте комедии были незначительны (упоминание о церкви и святых, слова об унтер-офицерше и об ордене Владимира). 13 марта 1836 г. „Ревизор“ был разрешен и к печати (цензором А. В. Никитенко).

Эта последовательность фактов не согласуется с известием, которое исходит как от Гоголя, так и от его современников, что „Ревизор“ был разрешен только после вмешательства Николая I (письма Гоголя Щепкину от 29 октября 1836 г., матери от 5 июня 1836 г., Жуковскому от 6(18) апреля 1837 г.). Сопоставляя это показание с известием, идущим от П. А. Вяземского, что Николай I „читал пьесу в рукописи“ (Остафьевский архив, III, стр. 317), а также с сообщением А. И. Вольфа (без указания источника), что „Ревизор“ был прочитан во дворце М. Ю. Вьельгорским и после этого разрешен („Хроника петербургских театров“, СПб., 1877, ч. I, стр. 49), — следует считать, что разрешение „Ревизора“ было предрешено еще до представления его в цензуру. В хлопотах о комедии решающую роль сыграло, очевидно, вмешательство Жуковского и Вьельгорского. Известия о запрещении комедии до чтения ее во дворце (Шенрок. Материалы III, стр. 32) следует признать недостоверными.

Первое представление „Ревизора“ в Александринском театре в Петербурге состоялось 19 апреля 1836 г., о чем сохранилось несколько свидетельств; из них самое обстоятельное — П. В. Анненкова. Анненков, следя, конечно, только за настроением публики лож и партера, очень тонко подметил возраставшее сначала недоумение, затем напряженное внимание и временами — робкий смех, но в результате — общее негодование и общий приговор: „это невозможность, клевета и фарс“.

Бывший инспектор репертуара русской драматической труппы А. И. Храповицкий записал о премьере „Ревизора“ в дневнике: „Государь император с наследником изволили присутствовать и был чрезвычайно доволен, хохотал от всей души. Пьеса весьма забавна, только нестерпимое ругательство на дворян, чиновников и купцов“ („Русская Старина“, 1879, № 2, стр. 348). Ср. сообщения в „Автобиографии“ А. О. Смирновой, в „Хронике петербургских театров“ А. Вольфа, в дневнике А. В. Никитенко (о третьем представлении). См. также: В. Вересаев. Гоголь в жизни. М. — Л., 1933, стр. 159–161.

Как видно из этих показаний, полного единства в отношении к „Ревизору“ не было даже среди „избранной“ части высшего столичного дворянства, высшей бюрократии и придворных кругов. Одни, успокоившись на приговоре „фарс“, были к „Ревизору“ снисходительны, другие — негодовали, называя пьесу клеветой на Россию. Резче всего высказывался в этом последнем смысле Ф. Ф. Вигель, бывший арзамасец, автор известных „Записок“. В письме к М. Н. Загоскину (от 31 мая 1836 г.) Вигель, судя о „Ревизоре“ еще по наслышке, дает полную волю своей злобе; „Читали ли вы сию комедию? видели ли вы ее? Я ни то, ни другое, но столько о ней слышал, что могу сказать, что издали она мне воняла. Автор выдумал какую-то Россию и в ней какой-то городок, в который свалил он все мерзости, которые изредка на поверхности настоящей России находишь: сколько накопил плутней, подлостей, невежества!“ Вигель называет комедию „клеветой в пяти действиях“, а об авторе комедии говорит: „это юная Россия во всей ее наглости и цинизме“. [36]

Отношение к „Ревизору“ „юной“ (т. е. прогрессивной) России было, конечно, прямо противоположным. В. В. Стасов в своих воспоминаниях говорит, что „вся вообще тогдашняя молодежь“ была в восторге от „Ревизора“. „Дома или в гостях нам приходилось нередко вступать в горячие прения с разными пожилыми (а иной раз, ко стыду, даже и не пожилыми) людьми, негодовавшими на нового идола молодежи“. [37]