Земля и Небо (Часть 1)

-- А по зубам, деда? -- после паузы спросил глухо Казарин.

-- Молодых не надо портить, -- не слыша его, продолжал дед. -- В них еще зла нет, а ты коростой-злом оброс уже. На старости лет поймешь, да поздно будет...

-- Да я не доживу, -- хохотнул в темноте зло Казарин. -- Что ж землю коптить зазря?

-- Дурак... -- беззлобно заметил Альбатрос.

-- Не хрена меня учить, -- теперь уже его не слышал Казарин. -- Сами ученые. Больше не попадемся.

Вошел тут Сойкин, за ним -- санитар-осужденный.

-- Ну, загалдели! -- недовольно нам кричит. -- Прапора ходят, заткнитесь!

Примолкли все, и я примолк да так и не заметил, как покатился в сон...

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Утром, после обхода врача ("скоро, скоро уже, жених"), Володька вместе со всеми споро заковылял, перебирая костылями, на прогулку. На белесой небесной лазури ликовало солнце, щебетали воробьи, и тихо, медленно умиротворялась после ночной тяжкой думы Володькина душа. Опахнуло терпким запахом сырой травы и дымком костра. Присел он у кустов малины, загляделся на березу, что ночью казалась тоскливой, а теперь -- прямо молодая цветистая невеста, хорохорилась на солнце, дышала его лучами, тихонько шелестя блекнущей листвой. Прилетел на колени Володьки опавший ее листок, первая осенняя бабочка...

Невдалеке стучали в беседке доминошники, там же подставлял лицо черному солнышку щурящийся Клестов. Одеты все были во многоцветные линялые пижамы, и забредшему сюда чужаку подумалось бы: обычная вольная больница.

Альбатрос, стоя у куста малины, медленно ощупывал ветви, осторожно, чтобы не уколоться, собирал спелые малинки. Наткнувшись пальцами на ягоду, нежно отрывал ее и клал в рот, не спеша, наслаждаясь ароматом и кисло-сладким привкусом. К нему неожиданно подошли вынырнувшие из-за угла больнички замполит и незнакомый майор, и Володька краем уха уловил фразу о доме престарелых. Затем они о чем-то поговорили с Клестовым, тот махнул рукой и побрел вслед за ними. Когда же Лебедушкин перевел взгляд в сторону второго слепого, удивлению его не было границ: еще минуту назад сонный, Иван Иванович с раскрасневшимся лицом отплясывал перед беседкой, вскидывая вверх руки, крутясь и улюлюкая. С ума сошел старик, подумалось Володьке, а тот отбил чечетку и заспешил к дверям палаты, сминая на ходу кусты. Вернувшийся скоро Клестов шатко пробрел в малинник и притих там, уставясь в одну точку.

Володька приковылял поближе к нему. Клестов, уколов палец, сосал его, а из мертвых закрытых глаз текли живые слезы. Он растирал их ладонью по небритым щекам. Не решаясь подойти ближе, Лебедушкин постоял невдалеке, собрал несколько ягод, а затем, осторожно ступая, приблизился. Клестов поднял залитое слезами лицо.

-- На... ягоду. -- Володька сунул в кулак слепому малину. -- Успокойся. Не отпустили, да?

Клестов кивнул, зашвыркал носом, выпрямился, бледный, строгий и печальный. Поднял веки глаз пальцами, словно пытаясь увидеть солнце, и Лебедушкин испугался пустых мертвых глаз, похожих на переспелую вишню.

-- Может, попозже отпустят? -- кашлянул неловко Володька, ощущая свою дикую беспомощность в этот момент, разом всем своим здоровым и сильным организмом -- он стал будто резиновым, и руки не слушались.

-- Мало сижу, говорят, через пару лет только...

-- Да успокойся ты, два года пролетят -- не заметишь... Это ж не двадцать пять...

А сам вдруг подумал: а мне-то еще пятерку отсиживать. Горько стало нестерпимо, махнул рукой:

-- Ладно... Не реви, не поможет, Клест...

Тот уже не слышал его, смотрел куда-то в стену, будто что-то решил плохое для себя...

С тяжким ощущением оставил его, а в палате первым делом напоролся на счастливое лицо Ивана Ивановича. Тот по походке признал Лебедушкина, подбежал, сияющий.

-- Отпускают, сынок. -- взял его за руку. -- Освобождение дали, сактировали в дом престарелых. А оттуда уж я вырвусь, деньги есть... не дадут сопровождающего -- сам в Одессу дерну, в больницу. Володька... -- он не мог сдержать слез, -- через неделю воля!

Володька дал старику облобызать себя, хотя не терпел и не привык к телячьим нежностям.

Хоть у кого-то радость в этом поганом мире...

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Пришли они к Володьке уже впотьмах. темнело теперь рано, скорая на хмурь северная осень брала свое -- вечера становились бессолнечными, быстрыми, холодными. Прозрачный, ясный воздух не грел, но бодрил -- а хотелось теплоты и покоя...

Пришел Батя с Васькой, тихо сидевшим за пазухой. Посматривал тот на окружающий мир с нескрываемой грустью -- все переживал за случившуюся с ним беду. Характер его резко изменился, и не было уже того ершистого ворона, остался ветеран-инвалид.

БОЛЬНИЦА. ВОРОНЦОВ

Принесли мы Сынке пряников да курева из ларька. Удивился Сынка: что да откуда, отоварка ведь прошла уже? Одолжил, говорю, в соседнем бараке. Смотрю, противится он, не берет харчи. Разозлился.

-- Не твоя, -- говорю, -- забота, я тебе не мать -- понукать меня...

Он притих, есть стал. Я главное сказал:

-- Попрощайся с Васькой, отдаю его...

Вытащил наконец я страдальца. Володька увидел ногу эту его железную -аж кусок у него изо рта выпал.

Васька будто застеснялся ноги своей инвалидской, клюнул меня за то, что допек я его.

-- Как... отдаешь? -- Сынка снова пряник уронил.

Рассказал я про предложение майора.

-- Опять Мамочка этот? -- Сынка не понял, что тот добра хотел.

-- Молчи, -- говорю, -- прав он, или заберет да сбережет, или пристрелят здесь нашего ворона.

Смотрю, поверил, взял Ваську осторожно, ногу-костыль оглядел.

-- Оба, -- говорит, -- мы теперь с тобой на костылях... -- печально так говорит. -- Ну я-то оклемаюсь, а ты... -- слеза прямо на глазах навернулась.

Подул ему на холку, в глаза, рассматривал, словно прощался...

-- Вся зона практически уже про него знает, Сынка... -- говорю я ему. -- а прапора сейчас знаешь какие...

-- А назад прилетит?

Приятно было это слышать, даже чуть улыбнулся, незаметно для Сынки.

-- Думаю тоже об этом. Прошлый раз майору не дался в руки... Думал я, умная птица, а дура, не понимает, что пристрелить могут...

Тут Васька оглянулся на меня и так посмотрел, что у меня не было в этот миг сомнений, что он -- понял. Отвернулся к Сынке, чуть каркнул, застыл у него на руках, обиженный. Ишь ты...

НЕБО. ВОРОН

Слушать это, согласитесь, милостивые государи, товарищи и господа, неприятно. При этих словах в мой адрес у меня было вполне естественное желание взмыть вверх и более не приземляться около этого экземпляра -Воронцова Ивана Максимовича...

Вообще, положение мое столь двусмысленно, что впору выть, как это делает с досады волк. Пожалуйста, могут и дураком обозвать, и усомниться даже в моих умственных способностях... А я должен за все это платить лишь верностью, кротостью нрава и послушанием... Так у кого судьба жестче, Иван Максимович?! У вас, все ж услышанного, или у меня, все деяния которого для людей будут сокрыты навсегда -- и за них получу я в лучшем случае еще одну железную ногу... или свинцовую пулю...

БОЛЬНИЦА. ЛЕБЕДУШКИН

Смотрю, рана-то уже у ворона зажила, срастаться стало мясо с протезиком. И больно на это смотреть, и смешно видеть, как он, как генерал игрушечный или пират какой, ковыляет -- тук-тук по скамейке. Умора -- и плакать хочется.

-- Только вот при тебе и стал прыгать, все боялся. А сегодня первый день на полигон прилетел. Груз я ему не привязываю, слаб он еще. Да и решил вообще завязать с этим делом, пусть по-хорошему уйдет на волю... -- Батя совсем грустный был, растерянный. -- А сейчас мед все жрет да молоко попивает. Вчера пару селедок сожрал, и хоть бы хны. Будет жить. Ладно, -совсем погрустнел, -- прощайтесь, пойдем, майор ждет...

-- Куда ж его? -- спрашиваю, а сам последний раз прижал ворона, тот аж заурчал, как кот, в надежде, что хоть я не дам его в обиду, не отдам дурному погоннику Мамочке.