Обратные адреса

Лишь в конце августа 1971 года, завершив свою поездку на Кунашир и Шикотан, попал я, и то случайно, во Владивосток.

Я уже чуть было не улетел с Южного Сахалина в Хабаровск, но погода выдалась нелетная - небо обложили тучи, и лил дождь, - и, узнав, что из Корсакова отходит пароход, решил плыть морем.

К счастью, удалось получить отдельную каюту, где можно было отдохнуть, выспаться и привести в порядок свои путевые заметки, сделанные наспех во время переездов с места на место.

Прибыв на вторые сутки во Владивосток, я, по обыкновению, прямо со сходен отправился к моему давнишнему другу писателю Василию Кучерявенко, но вместо "Здравствуй, как поживаешь?" Василий Трофимович с привычной для него горячностью заявил:

- Приехал, как угадал, в самое время! Звонила Гутникова Зинаида Ивановна, на днях уезжает в тайгу до самой зимы. Просила зайти. Но прежде махнем с тобой на остров Путятин.

- Какой Путятин! - взмолился я. - У меня еще дрожь в коленках не прошла от морской качки. Так всю ночь кидало нас, что вытряхнуло всю душу. Дай хоть денек отдохнуть.

- На этот раз отдыха тебе не будет. Кидай в угол свои причиндалы, и айда на пристань. Через полчаса уходит морской трамвай на Путятин.

- Это снова болтаться на волнах?

- Чудак человек! - не успокаивался Василий Трофимович. - Знаешь, что такое остров Путятин? Это трепанги! Это лотос! Это олень-цветок Хуа-лу!

- Насмотрелся я в свое время на Хуа-лу и в Кедровой пади, и на Сидими...

- Значит, ничего решительно не видал. На Путятине открыто пасется тысячное стадо пятнистых оленей. Как раз в эти дни начнут с них срезать рога-панты. А лотос? Скажешь, наверно, что видал и лотос на набережной у торговок цветами? А мы с тобой побываем на Гусином озере, где растет в натуре этот божественный цветок, овеянный легендами. - Он забегал по короткой комнате, опрокидывая стопки книг, которыми был уставлен пол, потом остановился, измерил меня взглядом. - Может, наберешься смелости и скажешь, что видал и трепангов?

- Нет, трепангов не видел...

- И нигде не увидишь, кроме как на Путятине. О, это древнейшее ремесло - добывать трепангов! - И стал читать мне лекцию о том, как в старину ловили трепангов. - Ты только вообрази себе: выводят два ловца шхунку на залив Стрелок. Пока один ловец управляет ею - с паруса переходит на весла, потом с весел обратно на парус, - другой ловец опускает в воду деревянный ящик со стеклянным дном. Перегнувшись через борт, просматривает сквозь стекло морскую глубь. Заметив в ракушечнике или в каменных россыпях трепанга, быстро накалывает его тонкой острогой или поддевает сачком из конского волоса. Когда ловцам удается добыть за день сотню трепангов большая удача! А коли в этой сотне попадется белый или голубой трепанг, за него платили втрое дороже, чем за всю сотню обыкновенных, темных или красных. Белого трепанга - "пейхан-сан" - отправляли прямо к столу самому маньчжурскому императору, ибо, подобно женьшеню, "пейхан-сан" возвращал старикам молодость, а больных исцелял. Теперь понятно тебе, что такое трепанг? - И уже более спокойно: - Конечно, нынче так не ловят, нынче промысел механизирован, ловцы в скафандрах бродят по морскому дну и за один заход вылавливают иногда сразу по нескольку сот.

- И часто попадаются у них белые и голубые?

- А куда им деваться, попадаются! - И, рассмеявшись, прибавил: Может, пока там будем, поймают для тебя белого, в крайнем случае голубого...

- А мне никакого не нужно, будь я даже императором, в рот бы не брал. Предпочитаю кету семужьего посола или икорки...

- Ну и примитивно ты мыслишь! - Подступив ко мне, он с напускной строгостью предупредил: - Одну минуту на размышление, сегодня или никогда!

- Сперва сходим к Гутниковой, а после решим с Путятиным.

Спору нашему, вероятно, не было бы конца, если бы в этот момент не позвонила Гутникова.

Василий Трофимович уступил.

Он снял с книжной полки свой заветный, в сафьяновом переплете, альбом и, полистав, передал мне:

- Тогда давай пиши!

- Здесь уже имеется не меньше пяти моих записей.

- Раз приехал, пиши шестую. Не будешь же повторяться.

И я записал: "Милый мой Василий Трофимович, спасибо тебе за дружбу и за все, что ты дарил моим книгам!"

- Все же повторился! - буркнул он, глянув на меня лукаво.

Как же было не повториться, если в каждый мой приезд во Владивосток, с самого первого, чуть ли не сорокалетней давности, я не обходился без помощи и советов Василия Кучерявенко. Стоило только переступить порог его квартиры, он, прежде чем поздороваться, уже кричал: "А ты, по-моему, еще не лазил на Орлиную сопку, где в свое время скрывался Сергей Лазо? Давай слазим, уверен, что напишешь стихи!" Или: "Недавно открыли у нас выставку Арсеньева, сходим в музей!" Или: "Съездим с тобой в Корфу на могилу Дерсу Узала, напишешь балладу!" Или наконец: "Недавно открыл я несколько новых мест, связанных с юностью Фадеева, пойдем, покажу!"

И, отложив работу, весь день водил меня по Владивостоку, показывая то одно, то другое.

Человек уже в годах, тяжело больной, но для него нет большей радости, чем помочь своему собрату по перу, выкладывая ему все, что знает о Дальнем Востоке, а знал он много. Связав свою судьбу с краем с юношеских комсомольских лет, он исходил его вдоль и поперек. Влюбившись в Тихий океан, он начал плавать на торговых судах рядовым матросом, а в годы Великой Отечественной войны ходил в далекие заграничные плавания в должности первого помощника капитана. Будучи два раза в Соединенных Штатах, пока пароход стоял под погрузкой, объездил места, связанные с жизнью Джека Лондона, и позднее написал небольшую и, кажется, единственную у нас книжку "На родине Джека Лондона". А его повести о героическом поведении советских моряков - "Перекоп" идет на юг", "Люди идут по льду" и "Пламя над океаном" - стали любимыми книгами советской молодежи.

В его альбоме оставили свои автографы сотни людей, в разное время посетившие квартиру Василия Трофимовича: писатели, артисты, художники, ученые, геологи, капитаны дальнего плавания... Тут и Александр Фадеев и Петр Комаров, Дмитрий Нагишкин и Сергей Диковский, Евгений Долматовский и Павел Далецкий, Петр Павленко и Рувим Фраерман, Всеволод Азаров и Александр Твардовский; артисты МХАТ: Алла Тарасова и Ангелина Степанова, жена Фадеева...

Александр Трифонович Твардовский назвал этот альбом в сафьяновом переплете "Кучерякула" в подражание "Чукоккале" Корнея Ивановича Чуковского.

Свою седьмую запись я сделал осенью 1975 года, когда мы с поэтом Анатолием Чепуровым приехали во Владивосток и побывали в гостях у Кучерявенко. Записал и Анатолий Николаевич слова благодарности за более чем двухчасовую лекцию о Приморье, которую Василий Трофимович прочел ему, новичку...

- Выходит, твоя взяла! - сказал Кучерявенко. - Едем к Гутниковой. Там и позавтракаем, как ты любишь, семужьего посола кетой и икоркой. У Зинаиды Ивановны без этого не бывает.

Когда я подумал о встрече с Зинаидой Ивановной, мне вспомнилось письмо одного читателя, упрекнувшего меня в том, что герои большинства моих книг - женщины. "Складывается впечатление, - писал он, - что только на них и держится Дальний Восток".

Конечно, не прав мой сердитый читатель!

Так уж вышло у меня, и я ничуть не жалею, что в поездках по обширному краю мне встречались женщины с удивительными судьбами.

Из всех моих сахалинских встреч, например, больше всего запомнилась встреча с агрономом Татьяной Вересовой, чьи фруктовые сады у студеного океана в долине Уэндомари - что в переводе с японского: "там, где всегда ветер" - буквально потрясли мое воображение. А ведь на это ушли годы кропотливого труда, упорства, поисков, раздумий, огорчений, доводивших до отчаяния.

Чтобы выросла яблоня и стала плодоносить, нужно терпеливо ждать пять-шесть лет, и когда, казалось, все тяжкое позади и пышный розовый цвет на дереве сулил урожай, среди ночи ударял мороз, цвет опадал и к утру оставались одни голые, почерневшие от стужи ветки.