Рассказы

   -- Что ж это такой за человек? -- спросил старик, внимательно взглядывая на парня.

   -- С этапа, -- проговорил сотский и, заметив выражение удивления на лице старика, тряхнув головой, добавил: -- Вот нонче какие орлы этапные-то пошли! На него глядя, и не поверишь, что арестант...

   -- И не по-ве-ри-шь!.. -- растягивая слова, не отводя глаз от парня, проговорил старик. -- Ишь какой чистяк, хошь на свадьбу... Только вон, забрызгался...

   -- Забрызгаешься... Из города-то пешком перли, ну и не уберегся... А где начальство-то?

   -- Уехали.

   -- А помощник?

   -- В трактир ушел.

   -- Скоро будет?

   -- Небось скоро... Садитесь, обождите.

II

   Сотский, повернувшись, отошел к стене и, крякнув, опустился на скамейку, где перед этим сидел старик. Старик сел на табуретку за маленький стол у окна. Парень стоял неподвижно и в смущении не знал, куда девать себя.

   -- Садись и ты... Садись вот с ним! -- предложил старик. -- Чего стоять-то! Что ни стой, брат, пожалуй, больше не вырастешь.

   -- Да и на что расти-то? Что на нас -- собак, что ль, вешать? -- лениво зевая, сказал сотский и вытянул вперед ноги.

   -- Как же это ты, такой орел, на этап попал? А? -- с сожалением глядя на парня, обратился к нему старик. -- Я таких еще не видывал... По этапу ходят хитровцы, рвань... А тебе-то небось бесчестно...

   -- Так, попал и попал... -- не глядя на старика, проговорил парень и не совсем твердо подошел к скамейке и тоже опустился на нее. Было видно, что у него не было желания вступать в разговоры, но старик этого не заметил.

   -- Небось отец, мать есть, сестры... Каково им теперь тебя встретить-то? -- продолжал допытываться Груздев.

   -- Есть! -- ответил вместо парня сотский. -- Он с Тишалова. Я и отца его с матерью знаю. У них сваты есть в нашей деревне... семья настоящая!

   -- Ну, вот! -- досадливо качнув головою, сказал старик. -- Вон она, до чего гульба-то доводит! Все небось по пьяной лавочке?

   Парень опять ничего не сказал. Сотский покосился на парня и, видя его нерасположение разговаривать, поспешил удовлетворить любопытство старика:

   -- Он -- нет... его по особой части... по приказу высылается...

   -- Как же по приказу, -- земский, что ли, потребовал?

   -- Нет, тамошнее начальство... -- Сотский опять взглянул на парня, и его губы шевельнулись насмешливой улыбкой. Он набрал в грудь воздуху и, повышая голос, продолжал: -- Нехорошо, говорят, тебе в городу жить, ну, так ступай в деревню. Похлебай там серых щей, поноси худых лаптей!

   Сотский засмеялся раскатистым смехом, и у него заблестели глаза; но старику все это, видимо, было еще непонятно; он, недоумевая, поглядел на сотского и снова спросил:

   -- За что же, аль пачпорт потерял?

   -- Какой пачпорт, пачпорт тут ни при чем! -- И опять, с насмешливой улыбкой на губах, сотский стал объяснять старику, почему парень попал на этап.

   -- С хозяином покапризничали... На заводе парень жил, ему хозяин не услужил... Шляпы, что ли, перед их братом не снимал, -- ну, они и закочевряжились. То да это... Одно не хорошо, другое не ладно, я-ста, да мы-ста... Не мы тебя будем слушаться, а ты нас... А хозяин-то попал не дурак, -- знает, что с нашим братом церемониться много нечего -- пошел, шепнул, кому следует, -- ну, их, добрых молодчиков, сейчас цап-царап... "Хотите хозяина уважить?" -- "Нет!" -- "А нет, так ступайте на вольную жизнь по деревням, а на ваше место другие найдутся..."

   -- Вот оно что... дело-то... -- сообразил, наконец, Груздев. -- А я думал, по пьяной лавочке.

   -- Вестимо, небось не без того, -- ерзнув на месте, продолжал сотский, но уже без насмешки, а сухим резонерским тоном. -- Небось и тут все больше винцо говорит... Пропьются в праздники-то, жалованья-то им и мало кажется, -- вот они и лезут каряка на тараку. Нет, это хорошо, что с ихним братом так обходятся! Вот, как дома-то поживут, потрут лямку, поглядят, как тут-то гуляют, тогда небось приедут опять в город -- к тому же хозяину с поклоном пойдут: что ни положи, батюшка, только опять возьми!

   -- Это ты по себе так рассуждаешь, -- видимо, задетый за живое рассуждениями сотского, не вытерпел и заговорил этапный. -- А може, не все по одной мерке сшиты!..

   -- Дома поживут, все под одну стать подойдут, -- уверенно сказал сотский, -- тут, брат, всех под одну гребенку стригут... Небось!

   -- Да, брат, в деревне несладко... -- поддержал сотского Груздев. -- В деревне, брат, не то что шуметь, а по-мышиному-то пищать силы не хватит... Вот она, осень-то... Только и уродилась хорошо одна картошка, а рожь-то, -- у кого густа, так пуста, а редка -- так мелка, а овес -- не дорос... На базар-то с чем будем ехать?! А тут спрашивают недоимки, продовольственные, земские, волостные, пастушню... Денег-то нужно целую шапку, а их и в кошельке не скоро нашаришь... Старшина и то каждый день ругает, ругает старостов-то, цедит, цедит!

   -- Им этого не видно... -- злобно проговорив сотский. -- У них там ни земских, ни пастушни... Едят-то небось говядину кажный день, да кашу, да чай два раза, -- вот их и забирает... С жиру-то, говорят, собаки и то бесятся... Я вон прежде в солдатах служил, да как попал в денщики, да к хорошему офицеру -- тебе и беленький хлебец кажный день, и в графин когда заглянешь... Тоже сейчас и мысли в голове пойдут: не глядишь, что у тебя жена в деревне да дети растут... Вильнет хвостом какая на дворе, а ты ей в окошечко стук, стук... Ну, а как попал в деревню-то, -- все забыл... Да у меня еще по дому, слава богу... Я вот жалованье получаю, много ли, мало ль, а как месяц прошел, ты мне десять рубликов подай... Нет, кабы ты вот этого пальта не завел, да сапоги-то гамбургские не носил -- небось бы в картуз за ватой не полез!

   -- На тебя хоть енотку надень, ты все равно не зашумишь! -- криво усмехаясь, проговорил парень.

   -- Зачем же и тогда буду шуметь-то? -- воскликнул сотский, отпрянув от стены, и громко засмеялся. -- Что же я тогда за дурак был бы? Я бы закутался тогда с головой, мне тогда ничего не видать, не слыхать было б.

   -- Так и говорить нечего! -- с пренебрежением произнес парень.

   -- Отчего не говорить, на то и язык дан, чтобы говорить.

   -- Так говорить надобно, подумавши... да об деле... а без дела нечего трепаться. Ты думаешь: ты умен, а другие -- дураки, зря на стену лезут, добра себе не желают. Нет, брат, добра всяк себе хочет, из-за него и борются... -- с загоревшимися глазами и дрожащим, с сердитыми нотками, голосом проговорил этапный.

   -- А я тебе говорю разве не дело?.. Я тебе говорю не дело; ну, послушай, что отец с матерью скажут: погладят они тебя по головке али нет? -- внушительно сказал сотский.

   -- Тут отцу с матерью рассуждать не приходится, их это не касается.

   -- А кого же это касается, как не их?

   -- Конечно, меня.

   -- А ты-то чей? Аль не ихний?

   -- Я -- свой, свой собственный...

   -- Ага! -- злорадно воскликнул сотский и многозначительно поглядел на парня. -- Вот из таких-то бунтари и выходят, которые отца с матерью не признают. Кого же вам тогда почитать?

   -- Кто стоит того! -- спокойно и уверенно ответил парень.

   -- А кто же это, по-вашему, стоит-то?

   -- Всякий порядочный человек...

   -- А хозяин-то, к примеру, уж и непорядочный? Он небось сколько одного капиталу из-за вашего брата положил, сколько заботы несет. Дело-то надо ведь с разумом вести, а не как-нибудь... Сколько вашего брата, шантрапы, хлебом кормит, а он все -- непорядочный?

III

   У сотского сделалось красное лицо, ноздри его заметно раздувались; проговорив это, он плотно прижался к стене и, подобрав под скамейку ноги, замер в этом положении. Вся его фигура дышала презрением и негодованием к словам этапного, и он, видимо, был не в силах переварить таких дерзостных мыслей.