Стрежень (= Юноша и машина)

- Мама, ты учила меня быть твердой!

- Да, да... - машинально произносит Полина Васильевна.

Да, она учила... А все-таки Степан ей нравится - о его семье в поселке отзываются тепло, уважительно; сам Лука Лукич Верхоланцев - один из тех людей, мнение которых дорого для нее.

Только сейчас Полина Васильевна понимает, что, открыв дверь Степану, она немного оробела. Пригласить юношу в дом она не могла потому, что боялась - Виктория наговорит бог знает что, а сказать, что дочь не хочет видеть Степана, у нее и на самом деле не хватило духа. Поэтому Полине Васильевне сейчас неловко и перед дочерью и перед собой за эту невольную ложь.

- Ты хорошо все обдумала, дочь? - спрашивает она.

- Да! - твердо отвечает Виктория. - Давай говорить начистоту, мама!

- А как же еще?! - удивляется Полина Васильевна. - Разве мы с тобой говорим не откровенно?

- Откровенно, мама! - успокаивает ее Виктория, поправляя оборки халата - приглаживает их пальцами, чтобы не топорщились. - Мы с тобой говорим откровенно, но ведь есть такие вещи, о которых даже между матерью и дочерью откровенно говорить не принято.

- Например? - скрывая беспокойство, спрашивает Полина Васильевна. - Я не знаю таких вещей! Ты имеешь в виду любовь, отношения между девушкой и юношей?

- Нет, мама, это тебя может не беспокоить. Я имею в виду другое.

- Что же, Виктория? Говори!

- Хорошо, я буду говорить, - спокойно отвечает дочь, не замечая волнения матери, напуганной тем, что есть, оказывается, вещи, о которых Виктория думала, но не говорила ей. - Вот я работаю учетчицей. Так?

- Конечно, так, - говорит Полина Васильевна.

- Я понимаю, что правительство поступило правильно, когда приняло решение воспитывать молодых людей в труде. У нас много еще белоручек. Но мне думается, что не всем это необходимо. Я бы, например, могла сразу пойти в институт и стать врачом. Ты же знаешь, я не белоручка. Так?

- Ну, так... Говори, говори!

- Но я вынуждена работать. Я понимаю, что это формально, но работаю, чтобы выполнить эту формальность. Ты понимаешь, я должна работать, чтобы не отделяться от других. Ты понимаешь меня?

- Говори дальше, - тихо просит Полина Васильевна.

- Я работаю для того, чтобы стать врачом. Глупо!

Смешно! Но формально необходимо. Вот ты обвиняешь меня в том, что я строга со Степаном. Говоря откровенно, он мне нравится. Он добрый, бесхитростный и сильный парень, но у него нет цели в жизни. Однажды я решила, что могу помочь ему стать человеком, стану заниматься с ним, работать. Он поступит в институт, станет человеком. Потом я увидела, что он не имеет воли, недисциплинирован, в общем, тот человек, который не может быть моим спутником. Может случиться, что Степан на всю жизнь останется рыбаком. А ведь ты сама меня учила, что человек должен стремиться к большому. Ты сама меня учила этому! - повторяет Виктория, наклонясь к матери, которая отчего-то старательно прячет глаза. - Что с тобой, мамочка?

- Ничего! Продолжай! - твердо говорит Полина Васильевна, поднимая голову.

- Я все сказала, мама! Это лето многому научило меня. Признаться, я побаивалась, что на первых порах растеряюсь, но мои страхи были напрасны. Я могу работать, общаться с людьми. Я не хвастаюсь, если говорю, что у меня есть и воля, и настойчивость, и знание людей... Там, на песке, есть пьяница Тихий, так он побаивается меня.

- Почему побаивается?

- Я не либеральничаю с ним, как другие... Ты, мама, ведь тоже умеешь быть решительной. Ты у меня молодец! Потому и школа считается лучшей в районе.

- Что ты знаешь о моей школе? - восклицает Полина Васильевна. - Что ты знаешь о ней?

- Все знаю, мамочка!

Она знает все! А вот Полина Васильевна, оказывается, плохо знает дочь. То, что она наговорила сейчас, до того неожиданно и невозможно, что у Полины Васильевны начинает покалывать в сердце, кружится голова... Она, Виктория, выполняет формальность, она работает, только чтобы не отличаться от других, и она, Виктория, понимает, что говорит, коли предупредила, что об этом не принято говорить откровенно.

- Что с тобой, мама? -с беспокойством спрашивает дочь. - Ты побледнела! Мама, что случилось?

- Мне больно! - берясь за сердце, говорит Полина Васильевна. - Мне больно.

Ей действительно больно. Она поднимается. Виктория испуганно вскакивает, обхватывает ее рукой.

- Мамочка, мне страшно!

- Сейчас пройдет, все пройдет... - отвечает Полина Васильевна, отводя руки дочери. - Прости, я выйду на минуточку.

Она выходит из комнаты. Побледневшая Виктория смотрит вслед матери, затем суматошно бросается к домашней аптечке, вынимает пузырьки, пакетики, вату, бинты. Она ищет валидол, который давно уж не принимала мать. Руки Виктории дрожат.

А в соседнюю комнату, где Григорий Иванович лежит на диване с книгой и уютно светит лампа, входит Полина Васильевна.

- Григорий, Григорий, - шепчет она. - С нашей дочерью неладно. Брось книгу, Григорий!

Маслянисто-черная, течет Обь. Тихо падают августовские звезды. Обь подмигивает небу глазками разноцветных бакенов. Редко-редко раздается тяжелый, бухающий удар - река подмывает берег, и падают в воду глыбы земли: Обь выпрямляет свой путь на север.

Река как будто спит, но это только кажется - она несет на себе горы леса, пароходы, лодки, обласки. Она и ночью работает. А вот Карташево спит в деревне ни огонька, ни движения, ни звука; уставшие за день собаки угомонились, забрались в конуры. Спят.

На берегу слышен негромкий звяк железа, приглушенные голоса, чертыхания Семена Кружилина. Тлеет потухающий костер. Идёт четвертый час ночи, но дядя Истигней, Семен, Степка и Ульян все еще возятся возле выборочной машины устанавливают редуктор. Третью ночь возятся, так как дело не ладится: то лопнет шестерня, то заест передача, то Семен предложит новый тип сочленения.

Семен - главнокомандующий. На дядю Истигнея покрикивает, Степку ругает последними словами, на Ульяна не кричит, но ворчит изрядно. Все они, по его словам, пентюхи, не умеют обращаться с механизмами, неловки. Они не возражают, а дядя Истигней даже иногда обращается к Семену на "вы" и часто уважительно говорит: "Прокурор!" Семен всем находит работу, он терпеть не может, когда кто-нибудь из помощников лентяйничает, и тотчас же приказывает: "Подержи трубу!", хотя труба может еще полчаса лежать на песке.