Белые флаги

- Много.

- Куда девались остальные?

- Воров спустили в "спец".

Гм, видно, он прослышал, что особо опасных воров помещают в специальные подвалы, и теперь хочет щегольнуть своими "познаниями".

Парень продолжал:

- Сегодня утром у нас прошлись "шмоном". У меня в "хлеве" были лезвия. Забрали...

"Шмон" - значит обыск. Эге, да он всерьез собирается "купить" меня.

- Как тебя звать? - спросил я.

- Сандро.

- Фамилия?

- Замбахидзе*.

_______________

* З а м б а х и - ирис.

- Хорошая фамилия.

- Ничего, - согласился он с улыбкой.

- Ляжешь вон там, внизу! - показал я рукой.

- Почему так близко от параши?

- От страха будешь часто мочиться. Тебе же удобнее!

- Столько свободных нар... - сказал он несмело.

- У этих нар свои хозяева...

- Где же они? - удивился он.

- Кто расстрелян, кто сослан, кто умер своей смертью, кто на суде, кто на допросе. Скоро вернутся!

Замбахидзе недоверчиво взглянул на меня, однако ослушаться не посмел и покорно лег на указанное мною место.

- Устал? - спросил я.

- С чего же мне уставать?!

- В таком случае вставай! За лежание в дневное время - карцер!

- А в карантине разрешали...

- Карантин - одно, камера - другое. Слушайся, когда говорят, иначе пожалеешь! - предупредил я. Замбахидзе сел.

- Это что же, весь день так сидеть? - спросил он огорченно.

- До суда. Получишь срок - потом хоть вверх ногами ходи, воля твоя!

- Какой срок? Что за срок? Вы что думаете, на земле правды нет, что ли! - взорвался вдруг Замбахидзе.

- Ты где работал? - спросил я, когда он немного остыл.

- На кожзаводе! Работал и буду работать! - ответил он запальчиво, словно в его аресте был повинен я.

- В чем же тебя обвиняют?

- У, сволочи, аферисты! - Замбахидзе стукнул себя в грудь кулаком.

- Ты это про кого?

- Про директора и начальника АХО, чтоб им провалиться! У них знаешь ведь, как делается! Каждый завцехом ворует кожу, продает и делится с директором и начальником АХО...

- А ты?

- Что - я? Черта с два бы я им дал! Я же не вор!

- Что же у тебя произошло?

- А то, что продали меня с моим местом!

- За сколько?

- Я почем знаю! Вызвал как-то меня директор, предложил уйти с работы по собственному желанию, написать заявление. Что я, дурак? Не стал я писать заявления!

- Молодец!

- Какого черта - молодец! Знаешь, что потом они со мной сделали?

- Знаю.

- Что?

- А вот что: в один прекрасный день тебя задержали в проходной, отвели в кабинет начальника АХО, обыскали в присутствии двух рабочих и нашли у тебя кожу.

- Не нашли, а подбросили!

- Это не имеет значения. Были свидетели.

- Лжесвидетели!

- Неважно. Были свидетели. Потом тебя сфотографировали вместе с украденной кожей и повели к директору. Так ведь?

- Так!

- Директор сидел уткнувшись в газету. Увидев тебя, он встал и удивленно спросил: "В чем дело?" Спросил?

- Спросил, собака!

- Ну вот. Потом начальник АХО ему доложил - так, мол, и так. "Не поверю!" - воскликнул директор. Тогда начальник АХО молча выложил перед ним украденную тобой кожу. Так?

- Так!

- Директор схватился за голову, опустился в свое кресло и долго сокрушенно молчал. Потом он встал и сказал тебе: "Товарищ Замбахидзе, что же это такое? Так-то ты оправдываешь доверие коллектива, доверие партии и правительства? Мы приняли тебя как родного сына, вырастили, вывели на широкую дорогу, дали тебе цех! А ты? Вместо того чтобы честно служить родине, самоотверженно бороться за выполнение заданий пятилетки, экономить каждую копейку и тем самым способствовать развитию этой отрасли легкой промышленности, - что ты делаешь? Воруешь? И у кого? У государства? Нет, Замбахидзе, этого мы тебе не позволим!" Ты хотел что-то возразить, но взволнованный директор не стал слушать и рукой приказал начальнику АХО увести тебя. Так было?

- Точно!

- Что же оставалось делать следствию? Украденный товар - налицо, показания свидетелей - налицо. Будь ты на месте следователя, и ты поступил бы точно так же. Вот и посадили тебя. Продержали в карантине, а теперь ты здесь, в камере, рядом со мной!

- Но откуда все это известно тебе? - спросил изумленный Замбахидзе.

- Э, брат, это очень просто: видно по тебе, что посажен ты без вины.

- А ты?

- И я, конечно!

- Почему же тебя не освобождают?

- Кто тебе сказал, что не освобождают?! Вот увидишь, не пройдет и часа, как меня выпустят отсюда!

...И свершилось чудо!

Открылась дверь камеры, и мой старый знакомый надзиратель, улыбаясь, гаркнул во все горло:

- Накашидзе, с вещами!!!

...Накашидзе, с вещами!.. Накашидзе, с вещами!.. - отозвалось эхо... С минуту я еще видел Замбахидзе, потом он исчез, исчезла и камера... Все вокруг наполнилось розовым туманом, и я услышал низкий, ласковый грудной голос знакомого старца:

"Ушли воды великие с земли нашей... Выйдите из ковчега и воздайте хвалу господу своему... Плодитесь, размножайтесь и владейте сим миром!.."

Кто сказал, Шошиа, что не бывает на свете чудес?

Кто сказал, Шошиа, что нет на небесах бога?

Бывают на свете чудеса, Шошиа!

Есть бог на небесах, Шошиа!..

Часовой открыл передо мной ворота и сильно хлопнул меня по плечу.

- Жена есть? - спросил он.

- Нет! - ответил я.

- Жаль! - покачал он головой.

- До свидания! - сказал я.

- Прощай! - ответил он.

И за мной со скрипом закрылись огромные металлические ворота...

Она ждала меня на тротуаре напротив тюрьмы. В том же выцветшем коверкотовом плаще, с той же синей в белую крапинку косынкой на шее, с тем же термосом в руках.

Она стояла и ждала.

Чтоб не разрыдаться, я закусил нижнюю губу.

Она стояла и ждала.

И я пошел к ней. Я пересек улицу и остановился перед ней.

Она взяла из моих рук котомку, положила ее на тротуар и присела рядом. Присел и я. Она открыла термос и налила в крышку горячего кофе, точно так, как тогда, во время свидания. Не спеша, спокойно я отпил глоток, и приятное тепло разлилось по всему моему телу... И вдруг зашумела улица, задвигались автомобили, кто-то засмеялся, кто-то крикнул. И я услышал срывающийся голос матери:

- Как ты себя чувствуешь, сынок?

- Хорошо, мама!

Она прижала мою голову к своей груди и долго, долго гладила меня по волосам и по лицу. Потом я почувствовал у себя на голове ее горячую слезу, вторую, третью... Мы плакали, сидя в обнимку на тротуаре. Люди останавливались, удивленно глядели на нас, и никто не спросил нас - почему мы плачем в этот полный шума, тепла, солнца и радости день?

Мы сидели, обнявшись, на тротуаре и плакали, не стесняясь никого.

И вновь ночью ко мне явилось Солнце. Оно опоясало меня своим золотым лучом и притянуло к себе. И чем больше я приближался к светилу, тем прохладнее оно становилось. Подойдя вплотную, я коснулся Солнца рукой, и Солнце не обожгло меня. Мы стали вместе взбираться по длинному крутому подъему - впереди Солнце, за ним я. Мы поднялись высоко-высоко, на снежную вершину, в царство вечных, никогда не тающих снегов.

- Это - Джомолунгма! - сказало Солнце и протянуло мне белый флаг.

Я раскрыл флаг и высоко поднял его.

И над миром зареяло белоснежное полотнище - символ добра, милосердия и любви.

Огромный, белый, незапятнанный флаг развевался над миром.