Уроки

"Такой он и есть, Рослюк, - думал Иван Иванович. - Правда из его уст горше лжи..." И здесь Майстренко поймал себя на мысли, что он осуждает Рослюка. Где-то в глубине души шевельнулась неприязнь к его несуразному характеру.

Вошла Надежда Максимовна, включила свет. Рослюк закрыл глаза ладонью, скривил губы:

- Мама, надо предупреждать!

- Почему же сидите в темноте? - Она тревожно посмотрела на сына. - Да и ужинать пора, вареники готовы. - И ушла. Видимо, нарочно вмешалась, боялась за своего Валерия.

Рослюк сел, раздавил в пепельнице сигарету, прикурил другую.

- Больно сознавать, что ты причастен к этому великому обману, произнес он уже спокойнее.

Майстренко возразил:

- Ты очень преувеличиваешь. Обычные временные проблемы школы...

- Ты так полагаешь? - улыбнулся снова Рослюк чужой улыбкой. - Зло порождает только зло, неправда - только неправду... Из-под наших временных проблем буйно прорастает инертность, равнодушие. Эх, почему я не пошел в политехнический! Помнишь, мы сомневались: политехнический или педагогический?

- Ты что-то путаешь: я никогда не дружил с точными науками.

- А мне было все равно. Зато сейчас мучаюсь... Инженерам легче. То, что они делают, что решают, все их мысли - преимущественно о железе. А мы выдаем живую продукцию. У них требовательность, у нас - тем более. Требовательность, требовательность и еще раз требовательность! Кроме чуткости, внимания, добра, тепла...

Рослюк снова разошелся. Он говорил быстро и часто стряхивал пепел с сигареты.

А Майстренко все больше овладевала неприязнь, хотя он понимал, что Рослюк говорит все правильно. Впервые встал коварный вопрос: может, это потому, что он, Майстренко, сошел когда-то с пути?

- Все со мной соглашаются, кивают головами, а Голомега по-прежнему "отчитывает уроки" и получает каждый месяц положенную зарплату. И выдает продукцию самого низкого сорта! Двадцать лет - брак!.. Зато успеваемость в отчетах самая высокая... Как-то приехал к нам журналист и опросил учеников старших классов. Делал какое-то исследование. Тема - "Книга в твоей жизни". Письменно, разумеется. Среди других вопросов был и такой: "Любишь ли ты стихи?" Очень мне было стыдно за нашу школу, за нас, учителей, когда вышла статья под заголовком "Стихов не люблю". А Голомега взял газету двумя пальцами, словно тряпку, и говорит: "Юноша призывает нас воспитывать Есениных. А руками Есениных коммунизма не построишь". Кто не обратил внимания, кто промолчал, кто согласился, - Голомега ведь завуч... Я не мог молчать! Я встал и сказал: "Не принимайте во внимание, коллеги, Иван Алексеевич шутит. Потому что человек, который так думает, не имеет права воспитывать детей, не имеет морального права..." - и вышел из учительской.

"Я не выдержал когда-то, шагнул в сторону, а он и поныне на студенческих позициях!" - эта мысль теперь уже упорно преследовала Майстренко, хотя он гнал ее от себя, смеялся над нею.

Надежда Максимовна носила на стол ужин: хлеб, порезанную тоненькими и ровными кружочками колбасу, соленые помидоры и огурцы, запахшие на всю хату укропом и тмином. Иван Иванович только сейчас почувствовал, как он устал и проголодался.

- А затем это совещание в облоно, - продолжал свое Рослюк, и его указательный палец задрожал над пепельницей. - Голомега смотрел на меня презрительно, ненавидяще, но я стоял перед молодыми учителями, которые только-только начинали. Они разделяли мои мысли - это я читал у них на лицах. Поэтому ничто не могло сдержать меня. Мое выступление, ко всему прочему, еще и газета напечатала. Что тогда было!

Рослюк снова возвратился к злосчастному совещанию, начал рассказывать о нем еще раз, со всеми подробностями. И в душу Майстренко закралась грусть о чем-то далеком, давно утерянном.

- Думаешь, я бросил школу и сложил оружие? - ни с того ни с сего спросил Рослюк.

- Нет. Я сейчас думаю о твоем здоровье. Тебе, коллега, надо капитально подлечиться.

Рослюк исподлобья взглянул на Майстренко, в его взгляде мелькнуло и разочарование, и удивление.

- Ну, хорошо. Пойдем ужинать.

После стакана крепкого домашнего вина щеки Рослюка слегка порозовели.

Он вдруг поднялся, нашел среди книг какую-то бумажку.

- Только запомни: это письмо писал человек, который, в общем-то, неплохо закончил нашу десятилетку. Имею в виду его оценки в аттестате. Возьми, прочитай.

Майстренко пробежал глазами письмо. Оно пестрело множеством смысловых, грамматических и каких угодно ошибок. Возмущение Валерия можно было понять...

- Забавное письмо, - сказал Иван Иванович.

- И только?

Надежда Максимовна принесла вареники с творогом. Они вкусно дымились парком посреди стола. Рослюк не обратил на них внимания, как и не замечал слов матери о том, что, мол, зря он шел с Голомегой наперегонки, что из-за онучи подняли бучу. Иные до седин учат и слывут уважаемыми в городке, а ты вон похудел, почернел, все тебе - враги. Рослюк видно, уже привык к таким упрекам, как привыкают ко всему на этом свете. Когда мать вышла, он сказал:

- За последние годы в вузы поступало сто сорок два наших ученика, а поступило всего семнадцать. Всем другим поперек дороги стали язык и литература, то есть то, что преподаем мы с Голомегой... Такова арифметика. Я ушел, но это совершенно не значит, что я на все махнул рукой.

- Сам виноват, - сказал Майстренко не очень убежденно. - За один год с твоих уроков дети вынесли двоек больше, чем за десять предыдущих. Кто будет терпеть подобное? К тому же двойки твои попахивают демонстрацией и, кроме того, свидетельствуют о педагогических способностях учителя. - Последние слова Майстренко произнес как-то легко, по инерции, и вскоре понял, что они были чужими: принадлежали, кажется, Василию Михайловичу. Директор их часто повторяет, когда речь заходит об успеваемости.

На Рослюка они не произвели никакого впечатления. Должно быть, он привык к таким замечаниям в своей школе.

"Рослюку, разумеется, нелегко сейчас, но... кажется, он кичится своей бедой: мол, вот каков я, Валерий Игнатьевич Рослюк, встал против всех. Я - и все остальные". Эта мысль придала Майстренко немного уверенности, потому что, в общем-то, он чувствовал себя здесь неуверенно. Его одолевали сомнения, мысли беспорядочно роились в голове. Майстренко словно вел двойную игру: с собой и Рослюком, это и накладывало отпечаток на его слова. Не зря же хозяин все время поглядывал на Ивана Ивановича, и в его взгляде легко было заметить любопытство, смешанное с легким удивлением и иронией.