Сочинения. Том 1

От статьи к статье Бестужев быстро вырастал в ведущего русского критика, глашатая национальности и самобытности в литературе. Воплощением этих качеств, по его мнению, занималась та новая литература, которая создавалась писателями, активными участниками декабристского движения, и теми, кто к нему примыкал. Объединить же эти свежие силы Бестужев и Рылеев задумали в специальном альманахе «Полярная звезда» (вышло три выпуска: на 1823, 1824 и 1825 годы). В альманахе появились главные литературно-критические статьи Бестужева, выражавшие программу гражданского романтизма. Кроме того, декабристы почти полностью завладели «Сыном отечества» Н. И. Греча, в Москве появился альманах «Мнемозина» В. К. Кюхельбекера и В. Ф. Одоевского (двоюродного брата поэта А. Одоевского), деятельно работало «Вольное общество любителей российской словесности», своего рода филиал Союза Благоденствия, со своим органом «Соревнователь просвещения и благотворения».

Декабристская литература, то есть творчество К. Ф. Рылеева, В. К. Кюхельбекера, А. И. Одоевского, В. Ф. Раевского, Г. С. Батенькова, самого А. А. Бестужева-Марлинского, на ранних этапах входивших в это движение Ф. Н. Глинки, П. А. Катенина или тесно примыкавших к ним в разной степени О. М. Сомова, Н. М. Языкова и других, — была одной из ветвей романтического направления в русской литературе. Оно разрабатывалось также В. А. Жуковским, К. Н. Батюшковым, юным Пушкиным, отчасти А. С. Грибоедовым (особенно после создания «Горя от ума»), по-своему отдал ему дань П. А. Вяземский. Развиваясь и разветвляясь в различных своих течениях, романтизм продолжал питать творчество В. Ф. Одоевского, А. Ф. Вельтмана, обрел своих журнальных глашатаев в лице братьев Н. А. и Fie. А. Полевых, из которых первый был и значительным прозаиком. Романтическим было позднее и творчество славянофилов А. С. Хомякова, братьев К. С. и И. С. Аксаковых. На сложных перекрещиваниях своих внутренних потоков романтизм дал такие громадной важности явления, как ранний Гоголь и Лермонтов.

Та линия в романтизме 10-20-х годов XIX века, которая пролагалась творчеством писателей-декабристов, в общих чертах достаточно ярко была заявлена самими декабристами, особенно в статьях А. Бестужева, Кюхельбекера и Рылеева.

Романтизму свойственно отталкивание от существующей действительности, недовольство ею, стремление создать «мир иной, и образов иных существованье» (Лермонтов) — и в декабристском романтизме это качество проявилось с наибольшей силой. Литературная программа у них вытекала из политической: борьба за национальную, самобытную героико-патриотическую литературу, именно декабристы взяли на себя главную миссию критики российской действительности, выражения духа оппозиции — и в этом Смысле оказались наследниками всей русской сатиры XVIII и начала XIX веков. Вместе с тем декабристский романтизм проповедовал возвышенные идеалы общественной жизни, гражданские, патриотические добродетели, страстно искал в окружающей жизни и в русской истории героические личности, которые могли бы служить примером для современников. И в этом смысле романтики-декабристы оказывались наследниками русского гражданского классицизма и сентиментализма: ведь эти добродетели воспевали Радищев и поэты-«радищевцы», тот же Пнин, а также Княжнин и Карамзин. Декабристы-романтики были первыми, кто заговорил о необходимости «народности» в литературе, о выражении в ней неповторимого национального своеобразия.

Но идеология и литературные позиции декабристов имели и специфические черты, связанные с незрелостью и слабостью их движения. Декабристы выступали за народ, но без народа, как заговорщики — преувеличивали свои силы, свою способность перевернуть государственный строй в России. Отсюда же в литературе декабристов сосредоточение внимания на отдельных героях, а не на массе народа, прославление воли, героической личности, в уста которой вкладывалась, без должной исторической и психологической мотивировки, определенная гражданская и патриотическая программа. Произведениям этих писателей был свойствен некоторый схематизм образов, отвлеченная дидактичность, непростой, возвышенный литературный стиль. Пропагандистский характер романтизма декабристов был его силой и его слабостью. Силой — поскольку в основе любой личности, любого деяния было сознание общественного долга, прогрессивной цели; в литературу активно включалась «политика», открыто произносился приговор над действительностью. Слабостью — поскольку этой программной устремленности придавался спартански-аскетический характер и не рассматривался человек во всей его внутренней сложности, противоречивости, в его связях с обществом, историей. Этот ригоризм сказывался не только в темах, сюжетах и образах собственного творчества декабристов, но и в однобоких суждениях о Карамзине, Жуковском и, что особенно досадно, о Пушкине, который шел в своем творчестве путем широчайшего синтеза лучших достижений всей русской литературы. Пушкин не раз указывал на узость подхода А. Бестужева-критика ко многим важным вопросам. Те явления, которые возникали не в русле их программы, не удостаивались высокой оценки или нередко приспосабливались к их собственной доктрине, получая однобокую, пристрастную оценку.

И само декабристское движение было сложно и многослойно, в нем были свои внутренние противоречия. По-разному, например, осознавались гражданские задачи «республиканцами» Пестелем, Рылеевым, А. Бестужевым, с одной стороны, и более умеренными Никитой Муравьевым и Ф. Глинкой — с другой. Далеко но совпадали в своих границах романтическая программа, которую формулировал А. Бестужев в критических статьях, с той программой, которую обрисовал близко общавшийся с декабристами О. Семов в трактате «О романтической поэзии», обсуждавшемся и одобренном на заседании «Вольного общества любителей российской словесности». Были различные оттенки в отношениях декабристов к «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Никита Муравьев, как известно, полемизировал с ней, его поддерживал Михаил Орлов: «История принадлежит народам» — пот их главный тезис (а не «государям», как утверждал Карамзин). Но спор по этой линии с Карамзиным заслонял для Муравьева и Орлова другие достоинства «Истории…» Карамзина, а их хорошо видел А. Бестужев. Он сознавал, что эта «История…» помогает увидеть героические личности в Древней Руси, живые предания Новгородского и Псковского веча, деспотизм царей и князей, патриотические подвиги народа, не раз спасавшего Русь. Вот почему у Бестужева и Рылеева (в «Думах») встречается много заимствований из Карамзина.

Не разделял А. Бестужев и чрезмерно критического отношения к Жуковскому со стороны Кюхельбекера и Рылеева. Бестужеву принадлежит известная эпиграмма на Жуковского («Из савана оделся он в ливрею…»), но придворная служба Жуковского пе заслоняла в сознании Бестужева достоинств поэта, которому он сам в ряде случаев следовал; и у Рылеева в «Думах» северные, мрачные, «оссиановские» пейзажи нарисованы в духе баллад Жуковского. Чувствуется этот балладный дух и в некоторых «ливонских» повестях Марлинского. Есть определенная литературная преемственность между его же рассказом «Страшное гаданье», повестью «Вечер на Кавказских водах в 1824 году» и балладами Жуковского «Людмила», «Светлана». Патриотическое же стихотворение Жуковского «Певец во стане русских воинов» было чрезвычайно по душе декабристам.

По всеприемлемости явлений, отзывчивости на самые тонкие их оттенки Бестужева можно назвать одним из самых широких по кругозору декабристов-романтиков. В своем интересе к Байрону и Шекспиру, Гете и Шиллеру, Вашингтону Ирвингу и Эдгару

По он далеко превосходил многих своих приятелей-литераторов и даже наиболее чуткого к исканиям всего нового Рылеева.

Как литературный критик Бестужев во многом был предшественником Белинского.

В одной из первых своих статей, «Взгляд на старую и новую словесность в России», Бестужев набросал живую картину развития русской литературы, выделив в ней самые важные процессы, развитие обличения, сатиры и гражданского свободомыслия. Нередко ошибаясь в отдельных оценках, он в общем верно угадал главный пафос русской литературы. «Возвышенные песнопения» он прослеживает от «соловья Бонна», упоминаемого в «Слове о полку Игореве», до Рылеева, «сочинителя гимнов исторических», который «пробил новую тропу в русском стихотворстве», избрал «целию возбуждать доблести сограждан подвигами предков». Кантемир — «верный живописец нравов и обычаев века, будет жить слабою в дальнем потомстве!», Ломоносов — «целым веком двинул вперед словесность нашу», Фонвизин — «в комедиях своих „Бригадире“ и „Недоросле“ в высочайшей степени умел схватить черты народности…», Крылов — «возвел русскую басню в оригинально-классическое достоинство». Идеалом же поэта, который является и «лириком-философом», и первым стал «говорить царям истину», и как «поэт вдохновенный» открыл тайну «возвышать души пленять сердца и увлекать их то порывами чувств, то смелостью выражений, то великолепием описаний», был для Бестужева Державин. Державина воспел в известной думе и Рылеев. Конечно, декабристы идеализировали Державина, приписывали ему слишком много доблести и смелости. И все же, как и Пушкин, они ценили в Державине «бича вельмож».