Чинара

Машутка, непривычная к питью, быстро хмелела, наливалась румянцем; ее умиляло новое сближение с Ариной, показавшейся ей сначала такой недоступной и строгой. Машутка гордилась, что ледок, настывший между ними за годы разлуки, растаял. Мельком взглянув на Марею, занятую беседой с Григорием, она шепотком поинтересовалась:

- Новость слыхала? Игнат обещает осенью наведаться в хутор. Гляди, вы с ним и повстречаетесь.

- Незачем, - сказала Арина.

Озадаченная ее ответом, Машутка призадумалась, опять тронула Арину локтем:

- Костю Ломова небось помнишь? Того... рябого?

- А что?

- Сторожем он в огородней бригаде. Живет как бирюк, и знаешь, Аринушка, твою карточку при себе носит, в паспорте!

- Я ему не дарила карточек, - задумчиво произнесла Арина.

- Так он ее со стенки у вас содрал. Спроси-ка у матери, она расскажет. Теть, пойдите сюда! - позвала Машутка Климиху, которая, гремя ухватами, возилась в это время у печи.

- Ладно, сама расскажи, - одернула ее Арина.

- Чего тебе? - отозвалась Климиха.

- Уже не надо! - замахала руками Машутка и торопливо, будто обжигаясь горячим шепотом, опять зашелестела над ухом подруги: - Он у вас тогда шибку в окне вставлял. Ну и, значит, содрал карточку, где ты в белом платье снятая. А мать твоя заметила, да и скажи ему:

"Костя, ты на мою Аринку глаз не пяль. Она, мол, замужняя, не пара тебе... Приголубь, говорит, какую попроще". А он: "Не бойтесь, теть, я вашу дочку не сглазю.

Краса ее при ней и останется". Рябой да тихий, а глядика: тоже туда же. - .Машутка отчего-то покосилась на Марею и, прикрыв рот ладонью, добавила: - Ему б любую под крылышко, а он еще выбирает.

Арина слушала ее внимательно, серьезно. Когда Машутка оборвала шепот, она сказала:

- Поговорили о нем, и хватит. Лишнего про Костю не болтай.

- Аринушка, а ты что, жалеешь его? - словно оправдываясь, говорила Машутка. - Я это одной тебе по секрету, другим никому... Не обижайся, если скажу: ты его сама испугаешься, если увидишь. Он еще хуже на лицо стал.

- С лица воды не пить, - сказала Арина, обернулась к матери и вдруг спросила, нельзя ли позвать к ним Костю Ломова.

Услышав это, Машутка задвигалась по жесткой доске, захлопала круглыми, широко раскрытыми глазами. Ей показалось, что Арина захотела подшутить над Костей. Однако та хранила сосредоточенно-задумчивое выражение на построжевшем лице со вскинутыми черными бровями.

Мочки ее ушей, в которые были вдеты золотые дужки маленьких серег, едва заметно подрагивали.

- Ну так что, пригласим Костю? - намеренно громко спросила Арина.

- Он не придет, - за всех ответила Марея. - Сторожу ет Костя.

Изрядно опьяневший Евграф Семеныч манерно приложил правую руку к сердцу и в готовности услужить склонил набок голову:

- Ради вас, Арина Филипповна, я сбегаю за Костей.

Мы с ним друзья, и говорю вам: он будет здесь через полчаса. Засекайте время.

- Расшаркался, - недовольно пробормотала Марея и еще ниже опустила платок на лоб. - Пожилой, грамотный, а ни стыда, ни совести. Залил глаза,,, И все слова у него с ужимкой.

- Нехай бежит, спотыкается, - шепнул Григорий. - Не ругай его, Марея. Стар он, из ума выживает.

Марея скосила на него свои потускневшие глаза, повторила:

- Сторожует Костя.

2

В темных сенях послышалось неловкое шарканье чьихто ног, что-то оборвалось там со стены и ударилось оземь. Евграф Семеныч осердился, пробормотал невинное ругательство. Тут же метнулось с порога его известие:

- Костя пришел!

Арине бросилась в глаза скошенная набок, скорбная фигура Кости в серой, не по росту длинной и свободной одежде, в пыльных кирзовых сапогах гармошкой и в белой кабардинке с отвисшими книзу полями. Лба из-под кабардинки видно не было, лишь чисто синели широко открытые, удивленные глаза. Светилась в них по-детски трогательная радость, но и тихая затаенная печаль сквозила из самой глубины этих доверчивых глаз, придавая им выражение постоянной боли. Отмеченное оспой, бледное лицо его было взволнованным.

Костя неловко переступил порог, остановился, вытянув руки вдоль тела, в котором угадывалась еще не истраченная молодость. Быстро, украдкой взглянул он на Арину - и свет какой-то пробежал по щекам его, коснулся губ...

- Привел! - ликовал Евграф Семеныч, поспешая на свое место. - Вот он перед вами, Арина Филипповна, собственной персоной!

Евграф Семеныч возбужденно рассказывал, как он бежал во тьме по кротовым кочкам, прямиком к сторожке и как не поверил Костя вести о возвращении Арины.

Костя стоял, потерянно передергивал плечами, пока Арина не осадила Евграфа Семеныча холодным замечанием:

- Евграф... забыла, как вас по батюшке, вы бы поели борща. У меня в ушах зудит от вашего крика. - И обратилась к Косте: - Садись возле меня. Молодец, что пришел.

Евграф Семеныч сник, взял ложку и потянулся к тарелке. Остальные затихли, с интересом наблюдая за Костей. Марея отодвинулась к Григорию, подперла щеку рукой, задумалась вроде о чем-то своем, далеком. Зрачки ее сузились, потемнели. Костя снял с головы кабардинку, отер ею капельки пота со лба, изрезанного двумя продольными морщинами, словно затянувшимися шрамами.

На мощный шишковатый лоб свисали серо-пепельные волосы, пятерней он откинул их на сторону. Помедлил, решая, куда бы определить кабардинку, и кинул ее в подол Климихе, присевшей возле печи на опрокинутое вверх дном ведро. Климиха встала и молча повесила кабардинку на гвоздь, забитый в балку, на которой давным-давно, еще перед войной, висела на крепких веревках люлька.

Костя двинулся к столу, сел рядом с Ариной, теряясь от ее близости, боясь прикоснуться к ней плечом. Арина сама налила ему из бутылки, потом себе и сказала:

- За нас!

Костя пил редко, раз в году, не понимая, что люди находят в вине, но сейчас он выпил с удовольствием и даже не почувствовал горечи во рту. Однако хмель взял свое, ему сделалось светло и радостно, и он сознался:

- Я торопился. Как ты кликнешь, я всегда тороплюсь.

Помнишь, ты позвала ребят кататься на санках? Месячно было, морозно. Я первый примчался.

- Не помню, - Сказала Арина, - А на кого ты сторожку оставил?

- Пустая. Воров у нас нынче мало, у людей свое девать некуда. Но я скоро побегу.

- Тогда и нечего торопиться, если воры перевелись.

Побудь. Мне с тобой веселее.

Горячая, ласковая волна хмеля подкатывалась к его сердцу, оно куда-то падало и опять взмывало, перехватывая дух, как на качелях. С той минуты, как он увидел Арину, им овладело состояние, близкое к счастью; он забыл про себя и про свою неловкость, мало сам понимал, о чем говорил с Ариной, и как бы совсем не замечал в хате других. В последние годы он уже терял надежду на возвращение Арины и совсем не помышлял быть когда-то приглашенным ею на вечер. Не сон ли он видит? Ведь это почти невозможно наяву сидеть с нею рядом, ощущать ее дыхание, слушать этот почти забытый голос. Но во сне все глухо и смутно, а тут, в хате, - отчетливо, ясно...

- Костя! - сказала Арина. - А мы с тобой странные, чудные люди. Мы вольные птицы! Многого от жизни не просим - ни почета, ни должностей. Живем, от других не зависим.

- Нам должности ни к чему, - сказал Костя. - Да и не дадут их нам.

- Думаешь, я приехала и перины кинусь набивать?

Нет, я жить буду. Я хочу красивой и радостной жизни.

Машутка подслушала и на что-то обиделась. Заметила с робким вызовом:

- Перины не набьешь - спать мягко не будешь.

Арина обернулась к ней, недовольная, что Машутка не спросясь влипла в разговор, небрежно отмахнулась:

- Перину-то я набью, одну. И хватит. И дом построю.

Но жить для перин и дома не буду.

- Тебя не поймешь, - вздохнула Машутка.

- Вот люди! Всегда им разжуй да в рот положи. Сами не желают думать... Ковер-то себе на пол небось купила?

- А как же, - загордилась Машутка. - Два ковра: