Меньший среди братьев

- Пиджак снимите! - кидаюсь я ухаживать. - Жарко! Но он явно чего-то стесняется, может быть, своей пропотевшей рубашки.

- Ничего, ничего. Жару я переношу хорошо.

Он опять нагнулся к портфелю, роется в нем. Разогнулся. Лицо - темное от прихлынувшей крови, в руке он держит что-то большое, переплетенное в зеленый коленкор.

- Я хотел просить вас... Конечно, вы с позиций историка... Я понимаю, для вас это не тот масштаб. Но я вот написал тут...

Он протягивает мне это через стол, я из рук в руки беру, чувствую тяжесть, и мышцы моего лица сами принимают торжественное выражение, отвечающее этому акту, когда одна сторона передает, другая принимает от нее нечто. Но я еще жду, я еще не понял, что это и есть просьба, с которой он шел. Так вот что, оказывается! Он принес и хочет, чтобы я прочел эту его... Что это, повесть? Исследование? Трактат?

- Все пишут, я тоже написал, - пытается он шутить, но шутка не получилась. И улыбка не получилась.

И вдруг острая жалость пронзает... Да, я чувствую именно это: острая жалость пронзает меня, сердце просто сжимается от жалости к нему. Мог ли я думать тогда, в ту пору, что настанет день и старый человек принесет мне свои записки? И этот темный костюм в жару, быть может, самое приличное из того, что у него есть. Ведь это финал. Финиш. Тысячи пенсионеров пишут свои воспоминания, собирают марки. А переплет какой! Он не знает этого, не подозревает: роскошный переплет - самый верный признак графомании.

- Я с интересом прочту, - говорю я, машинально взвешивая рукопись.

- У меня, конечно, еще нет опыта, но я пытался обобщить...

И он подробно объясняет, что еще он пытался, он робеет и надеется. Против этого соблазна нет сильных. И трезвых нет. Человек, взявшийся однажды за перо, обречен. Но поздно он взялся - для этого нужна вся жизнь, а не последние ее годы.

Он сидит такой провинциальный. Кровь, прихлынувшая к лицу, пока он нагибался, теперь отхлынула, он бледен сквозь желтизну, лицо в холодном поту. Вот чего ему стоило отдать свою рукопись.

- Нет, нет, я, конечно, с интересом прочту, - настаиваю я. - Ведь это все наше, пережи-тое...

- Да, пережитое... Вот именно - пережитое... Он с надеждой и благодарностью смотрит на меня, и в его черных глазах я вижу мутноватый старческий ободок.

- Если бы у меня был сын, я бы оставил ему: пусть сохранится, может быть, когда-нибудь, не при мне, если сочтут нужным... Во всяком случае, я свое сделал, совесть моя спокойна, даже если и не сочтут... Но у нас с женой нет детей, так случилось, что делать... А это все-таки мысли участника...

И неуверенно глянул на меня. Я молчал.

- Оказывается, для этого тоже нужна решимость. Большие люди, смелые в бою... У меня собраны все мемуары, как что появится, я сразу стремлюсь! Не знаю, может быть, не сочли, не могу судить. Но как-то робко они в книгах... А когда случился второй инфаркт, нет, думаю, нельзя, чтоб ушло со мной. Пусть это останется.

Я обещаю быстро прочесть, позвонить. Нехорошо, что я так суетился. Заметил он? Понял?

В передней от общей неловкости, от этой привычки последнего времени, чуть что, целоваться при встречах и расставаниях, я было потянулся к нему, он испуганно отстранился:

- Жарко...

Все лицо его и шея в холодном поту, он побоялся, что мне станет неприятно. Я проводил его до лифта, подождал за сеткой пока лифт пошел вниз. На моем лице все еще была улыбка. Вернул-ся, закрыл дверь. И некоторое время стоял перед дверью, зажмурясь. Было стыдно.

Я смотрел из окна, как он идет по двору, вытирая платком шею, голову. Вот он дошел до угла, надел шляпу. Вдруг остановился, что-то ищет по карманам. Возвращается... Нет, кажется, все в порядке.

На фронте бывало такое предчувствие: посмотришь на человека и вдруг поймешь - сегодня его убьет. Иногда это сбывалось. Я смотрел, как он опять дошел до угла, серая его шляпа из соломки скрылась за водосточной трубой, и в этот момент я почувствовал: вот сейчас я видел его в последний раз.

Глава II

Вечером приходят сын с женой. Сыну тридцать, она старше его, хотя это держится в секрете, но она старше года на два и значительно опытней.

Она близорука, однако даже этот свой недостаток превратила в достоинство: самое замечате-льное на ее лице - огромные очки в современной оправе. Доставание западногерманских очков - это была целая эпопея. Впрочем, когда Алле, нашей невестке, нужно что-либо, невозможного нет и нет таких крепостных ворот, которые сами в конце концов не распахнулись бы перед ней. Удивительно то, что с моей женой они как две подруги, вернее, две сообщницы, а ведь эта молодая женщина отобрала у нее сына, отобрала и поработила. И тем не менее...

Все время, пока мы играем с сыном в шахматы, слышны в другой комнате их оживленные голоса. Наверное, разглядывают какую-нибудь вещичку, тряпку или вязанье. Над чем еще так одухотворенно могут жужжать женщины?

Мы говорим с сыном о последнем африканском открытии Лики, об этих следах, случайно обнаруженных при вечернем косом свете солнца. Человечество в результате этого открытия постарело сразу на полтора миллиона лет.

- Представляешь, какой пустынной была Земля в те времена, - я делаю рокировку, - если даже никто не затоптал следов.

Ироничная улыбка. Я-то знаю, что это его форма самозащиты от неуверенности в себе, но люди не любят тех, кто иронизирует, не прощают превосходства.

- Если следы не затоптаны, земля пустынна там и сейчас. Так?

- Так...

Сохранится ли от нас что-либо через миллион, через тысячу лет? И будет ли кому читать следы? Это мысль-двойник, с которой живут люди атомного века, тень мысли. Она за нашими поступками, из-за нее многое, прежде недозволенное, стало дозволенным. Когда-то она ужасала, рушился мир в глазах. Потом от ученых перешла к газетчикам и стала общим местом. Но она не исчезла вовсе, просто мы условились о многом не говорить вслух.

- То, что существо это оглянулось... Кстати, действительно можно по следу определить, что оно оглянулось?

- Можно.

И в голосе ирония, на лице ироническая улыбка. С этим, видно, ничего не поделаешь, чему не научила жизнь, тому не научишь. Сколько раз я говорил ему: даже если ты прав, не всегда надо во что бы то ни стало добиваться, чтобы все признали твою правоту, достаточно, что ты знаешь это. И напоминал: "Обидчиков болярина наказали, а болярин казнен был позже и за другую вину..."