Том 14. Повести, рассказы, очерки 1912-1923

Она, не снимая рук с инструмента, повернула голову, — лицо у неё маленькое, птичье, очень сжатое с висков, нос — горбатый и большие синие глаза.

— Арестованный провалился куда-то, понимаешь? — говорил полковник, входя в гостиную, с папиросой в толстом янтарном мундштуке, и приглаживая дрожащей рукой волосы на голове.

— Убежал? — испуганно спросила женщина.

— Очевидно…

Я, конечно, сразу понял, что это обо мне идёт речь, но я не мог тотчас же выйти из-за портьеры и трельяжа — было неловко и немножко смешно.

— Но как же он? — спрашивала дама.

— В окно вылез, видимо… Это — сумасшедший, чёрт его возьми! — сказал полковник, уходя.

Дама встала и пошла за ним, запахивая капот на груди. Тогда я выдвинулся навстречу ему.

— Вы? — крикнул он, отступая. — Вы — что? Зачем вы здесь?

— Я слушал музыку…

Он мигнул, посмотрел на даму и, грозно нахмурив серые брови, приподнял плечи.

— Если это неприлично, вы меня извините, — сказал я и решил ничего не говорить более.

— Н-да… — отозвался полковник, зажигая папиросу. — Уж я не знаю — как это там — прилично или нет, но делать этого не следовало…

Он пристально уставился в лицо мне и замолчал, а дама, прислонясь к нему, спросила тихонько, но так, что я слышал:

— Его за это накажут?

— Пожалуйте! — сказал полковник, отстранив её и указывая мне на дверь.

А когда я вышел в светлую комнату, он, усмехнувшись, проговорил:

— Вы меня напугали, батенька. Чудак же вы! Разве вы уж так сильно любите музыку, а?

— Редко слышу…

— А… да! Ну-с, сегодня я прекращаю допрос…

И, снова усмехаясь, дважды подмигнув глазом, он добавил:

— Этот случай не располагает… к строгостям… Вам, видимо, придётся ещё разок послушать музыку жены — она всегда играет в это время… До свиданья! Салтыков, сдай конвойным…

Салтыков — толстый, потный жандарм — удивлённо оглядел меня весёлыми, как будто хмельными глазами и со вкусом откликнулся:

— Слушаю, господин полковник!

А когда вывел меня в канцелярию, то сказал укоризненно:

— Что ж вы гуляете по управлению, подобно как по базару? Довольно нехорошая дерзость ваша, и ничего вы не доказали. И что вы думали доказать?

— Просто — я музыку слушал…

— Музыку слушают в городском саду…

И строго скомандовал конвойным, подталкивая меня к ним:

— Принимай, земляки!

Самовар

Было это летней ночью на даче.

В маленькой комнате стоял на столе у окна пузатый самовар и смотрел в небо, горячо распевая:

Дело в том, что люди забыли прикрыть трубу самовара тушилкой и ушли, оставив чайник на конфорке; углей в самоваре было много, а воды мало — вот он и кипятился, хвастаясь пред всеми блеском своих медных боков.

Чайник был старенький, с трещиной на боку, и очень любил дразнить самовар. Он уж тоже начинал закипать; это ему не нравилось, — вот он поднял рыльце кверху и шипит самовару, подзадоривая его:

Самовар фыркает паром и ворчит:

Ах, какой ты хвастунишка,

Даже слушать неприятно!

— зашипел чайник, тоже выпуская из рыльца горячий пар. Этот маленький самовар и вправду очень любил хвастаться; он считал себя умницей, красавцем, ему давно уже хотелось, чтоб луну сняли с неба и сделали из неё поднос для него.

Форсисто фыркая, он будто не слышал, что сказал ему чайник, — поёт себе во всю мочь:

А чайник шипит своё:

Самовар до того раскалился, что посинел весь и дрожит, гудит:

Так они оба всё кипели и кипели, мешая спать всем, кто был на столе. Чайник дразнит:

— отвечает самовар.

Синий сливочник, из которого вылили все сливки, сказал пустой стеклянной сахарнице:

— ответила сахарница сладеньким голосом. Она была толстая, широкая и очень смешлива, а сливочник — так себе, горбатенький господин унылого характера с одной ручкой; он всегда говорил что-нибудь печальное:

Сахарница, поёжившись, закричала:

— невесело сказал сливочник.

Проснулась чумазая тушилка и зазвенела:

Но, взглянув на самовар, испугалась и звенит:

Тут проснулись чашки и давай дребезжать:

Заворчал чайник: