Хроника революции

Генерал Сухомлин - генералу Лукомскому, 16 часов 30 минут: "Генерал-лейтенант Корнилов отправился из Луцка экстренным поездом в 3 часа 35 минут 3 сего марта по новому назначению".

По предварительному согласию, каждый из присутствоваших на совещании в квартире Путятина мог выступить только один раз, но Милюков после выступлений других участников собрания снова взял слово, не обращая внимания на их протесты, и опять принялся убеждать Михаила: - Хотя правы те, кто ссылается на соображения личной безопасности, надо рискнуть. Вне Петрограда есть полная возможность собрать военную силу. Его поддержал Гучков, но виновник собрания, не на шутку струхнувший, отказался от высокой чести принять терновый венец мученика за великую идею монархии. В 6 часов вечера он подписал манифест об отречении.

В.И. Ленин - А.М. Коллонтай, 3 марта: "Дорогая А. М.! Сейчас получили вторые правительственные телеграммы о революции 1(4).III в Питере. Неделя кровавых битв рабочих и Милюков + +Гучков+Керенский у власти!!. По "старому" европейском шаблону... Ну что ж! Этот "первый этап первой (из порождаемых войной) революции" не будет ни последним, ни только русским. Конечно, мы останемся... против империалистской бойни, руководимой Шингаревым + Керенским и К°. Все наши лозунги те же. В последнем № "Социал-Демократа" мы говорили прямо о возможности правительства "Милюкова с Гучковым, если не Милюкова с Керенским". Оказалось и - и: все трое вместе. Премило! Посмотрим, как-то партия народной свободы... даст народу свободу, хлеб, мир... После "great геbellion"9 1905 - "glorious revolution"10

1917!.."

Морозным утром 3 марта Ломоносов ехал на вокзал в открытом автомобиле, с трудом пробирающемся через толпы ликующего народа. Заметив Лебедева, медленно шедшего в шубе с поднятым воротником, Ломоносов окликнул его, но тот, едва заметно покачав головой, продолжал идти. Ломоносов приказал шоферу развернуть автомобиль. Они догнали Лебедева на одной из малолюдных улиц. Он влез в машину и на вопрос Ломоносова: "Где же акт, где Гучков?" - зашептал ему на ухо: - Акт вот. - И сунул Ломоносову в руку сверток. - Гучков арестован рабочими. - Что?! - переспросил Ломоносов, дрожащей рукой запихивая в боковой карман пальто бумагу. - В министерстве расскажу, - пробормотал Лебедев, обессиленно откинувшись на спинку сиденья. Приехав в министерство, они поднялись в кабинет Бубликова. Там было несколько чиновников. - Ну что? Как? - почти крикнул им из-за стола Бубликов. - Ничего, но... - Ломоносов замялся, глядя на пол, потом решительно сказал: - Александр Александрович, у меня есть к вам одно сообщение совершенно доверительного характера. Когда они остались наедине, Бубликов обеспокоенно и в то же время недовольно спросил: - В чем дело? - Гучков арестован... Акт отречения вот... - Достукался, - сказал Бубликов после минутного молчания. - Итак, будем присягать Михаилу... Да, а с Гучковым-то что? - Когда поезд пришел в Петроград, его встретило порядочно народу, начал Лебедев. - Потом он пошел на митинг в мастерские. - Старый авантюрист, - пробормотал Бубликов. - Когда я приехал на вокзал, он уже был в мастерских, а Шульгин сидел в кабинете начальника станции. Было известно, что в мастерских неспокойно, настроение было тревожное. Затем из мастерских передали, что Гучков арестован, акта у него не нашли и идут обыскивать других депутатов, чтобы уничтожить акт. - Зачем? - "Товарищи" да и все остальные желают низложить царя, кажется... отречения им мало. - Ну, а потом? - Мне передали акт, я потихоньку, закоулками, выбрался да и дал тягу. - А Гучков и Шульгин? - Не знаю. - Я сейчас буду разговаривать с Родзянко, а вы, господа, узнайте, что с депутатами. Акт отречения не давил, а жег Ломоносову левый бок. По телефону узнали, что Гучкова отпустили и он вместе с Шульгиным уехал в Думу. С этим известием Ломоносов вернулся в кабинет Бубликова. Неряшливо одетый, с отекшим от недосыпания лицом, Бубликов бегал по комнате и кого-то громко проклинал. Из его довольно бессвязных слов Ломоносов понял, что в городе положение примерно такое же, как на вокзале. Большинство рабочих против отречения. С раннего утра в Думе между Временным Комитетом и Советом Рабочих Депутатов идут об этом горячие споры. Совет усилен солдатскими депутатами. - Грамоту ищут по всему городу, возможно, и сюда придут. Где она? обеспокоенно спросил Бубликов. - У меня в кармане. - Это не годится. Надо спрятать. - Положить в несгораемый шкаф, приставить караул? - Нет, положить в самое незаметное место... И не в этой комнате, конечно. Сохранение этой грамоты или несохранение положения не изменят, но все-таки... во-первых, отречение освобождает войска от присяги, во-вторых, уничтожение акта окрылит черные силы. - А не снять ли нам с него несколько копий? Подллинник спрятали среди старых запыленных номеров официальных газет, сложенных на этажерке в секретариате. - Ну, а теперь по копии можно начать печатание. - Нет, надо запросить Думу, - возразил Бубликов. - Зачем? Ведь, чем скорее грамота будет напечатана, тем скорее весь этот шум прекратится. Да и набор, корректура, печать - все это требует времени. А кроме того, наборщики ждут. - Нет, надо сделать запрос. Через несколько минут последовал приказ: "Не печатать, но наборщиков не распускать".

Разговор в Думе: - Сижу я в зале час, другой... Скучно. Подсаживается ко мне старичок в пиджаке, благообразный такой. Заговорили. Потом он представляется: "Великий князь Николай Михайлович (известный историк)". Ну, я тоже кланяюсь: "Присяжный поверенный Сидельников". Продолжаем беседу. "Сколько раз, - говорит, - я ему, дураку, объяснял, чем это кончится. Не слушал, вот и дождался. В декабре, уж своей шкуры ради, собрались мы, великие князья, и послали ему депутацию: заточай жену, давай ответственное министерство. И слушать не стал. Без воли всегда был, а жена и последние остатки у него отняла".

Генерал Алексеев - генералу Квецинскому, 18 часов 00 минут: "Вследствие телеграммы наштазап о том, что из Великих Лук на Полоцк едет депутация в 50 человек от нового правительства и обезоруживает жандармов, по означенному вопросу был запрошен председатель Государственной Думы, который сообщил, что никаких депутаций не посылалось. Таким образом, по-видимому, начинают уже появляться из Петрограда чисто революционные разнузданные шайки, которые стремятся разоружить жандармов на железных дорогах и, конечно, в дальнейшем будут стремиться захватывать власть как на железных дорогах, так и в тылу армии и, вероятно, попытаются проникнуть и в самую армию. Надо принять самые энергичные меры, установив наблюдение на всех узловых станциях железных дорог в тылу и иметь на этих станциях гарнизоны из надежных частей под начальством твердых офицеров. При появлении где-либо подобных самозваных делегаций таковые желательно не рассеивать, а стараться захватывать и по возможности тут же назначать полевой суд, приговор которого приводить немедленно в исполнением."

Адмирал Непенин - адмиралу Русину, 19 часов 30 минут: "На "Андрее", "Павле" и "Славе" бунт. Адмирал Небольсин убит. Балтийский флот как военная сила сейчас не существует. Что могу сделать? Дополнение. Бунт почти на всех судах".

У Думы, несмотря на поздний час, стояла толпа. Ломоносов вошел в полутемный Екатерининский зал. Всюду люди, разбившиеся на кучки. Преобладали солдаты. Посреди зала к Ломоносову на шею бросился знакомый профессор и, захлебываясь, стал объяснять значение происходящих событий. Не без труда отделавшись от него, Ломоносов стал расспрашивать встречных, где Думский Комитет, министры. Никто не знал. Его посылали то в одну комнату, то в другую. Так, бродя по всему дворцу, он подошел к двери, где на часах стояли юнкера. Они подтвердили, что Временный Комитет Думы и правительство заседают здесь, но пустить его отказались. Была уже половина девятого вечера, и положение, в котором очутился Ломоносов было довольно смешным, если не сказать больше. Сдерживая гнев, он прохаживался перед закрытыми дверями, бросая на юнкеров взгляды, полные негодования. Вдруг заветные двери отворились и вышел его старинный знакомый. Ломоносов отвел его в сторону и объяснил свое положение. Депутат провел его мимо юнкеров в небольшую комнату, где сидели в полумраке группками депутаты и министры. Направо была дверь во вторую комнату. Эти две комнаты и составляли помещение Временного Комитета. "Зачем Родзянко ушел из своего роскошного кабинета? Зачем Комитет спрятался где-то на задворках?" - в растерянности спрашивал себя Ломоносов. - Господа! - провозгласил депутат, знакомый Ломоносова. - Вот привезли отречение Николая! Никто не проявил особого интереса, разговоры прервались на секунду - внимание отвлек шум громкого голоса, и снова все говорили. Подошли Милюков и Владимир Львов. Начали рассматривать акт, вертя его во все стороны, словно неграмотные. Чувствовалась какая-то растерянность. Ломоносов шел в святилище русской революции, к героям, опрокинувшим трон, а застал каких-то испуганных пигмеев. В министерстве жизнь била ключом, здесь было мертвое царство. Вся обстановка, настроение, лица создавали впечатление, что в соседней комнате покойник. Ломоносову стало так тоскливо, больно, точно он внезапно попал на похороны близкого человека, на похороны своей мечты. Из другой комнаты его увидел Некрасов, подошел и спросил, зачем он здесь. - Я привез отречение Николая. - Давайте его мне. - Извините, но я отдам его или председателю Совета Министров как главе государства Российского, или министру юстиции как Генеральному Прокурору. - Но их нет, а у вас, вероятно, в министерстве дела... Да, наконец, я ваш начальник! - Во-первых, вы еще не вступили в должность министра путей сообщения, во-вторых, я условился с другими хранителями этого документа отдать его в руки главе правительства, а в-третьих, я должен получить от князя Львова текст отречения Михаила. - Ну, как хотите. - И Некрасов, пожав плечами, отошел. Пошел десятый час, но князя все не было. Пришли Терещенко и Коновалов. Из разговоров Ломоносов понял: только что состоялось еще два назначения Стаховича - министром по делам Финляндии, Кокошкина - по делам Польши. Кто-то из "министров" спросил Ломоносова, каким путем можно немедленно доставить Кокошкина в Петроград, ибо это необходимо к завтрашнему заседанию. - Очень просто. Около одиннадцати из Москвы отходит скорый поезд. Утром он будет в Петрограде. Я сейчас прикажу оставить ему отделение. - Пожалуй, он не успеет к одиннадцати. - Тогда я назначу экстренный поезд, раз необходимо. Услышав его слова, присутствующие переглянулись. - Сколько же времени это займет? - Ну, само назначение - пять-шесть минут. Только будьте любезны сговориться с Кокошкиным по телефону и сказать мне точно, когда он будет на вокзале. А то мы запутаем движение. Через несколько минут Кокошкин сообщил, что часа в два он будет готов. - Что в два, что в три - это безразлично. Все равно экстренный поезд упрется в пучок скорых. Я сейчас даю назначение по телефону в три, только, пожалуйста, предупредите Кокошкина, чтобы он ни на минуту не задержал поезд. Ломоносов начал диктовать по телефону, обернулся, чтобы спросить номер телефона Кокошкина в Москве, и увидел, с каким священным трепетом и ужасом смотрели на него господа "министры", когда он совершал такую простую операцию, как назначение поезда. И опять профессору показалось, что он попал не туда, куда шел. Неужели эти бессильные и безвластные люди - Временное Революционное Правительство? Около половины одиннадцатого появился князь Львов. Испуганный, рестерянный, он привез отречение Михаила. Подождали еще немного Керенского. Для того чтобы отпустить Ломоносова, начали заседание с вопроса об опубликовании актов. - Как назвать эти документы? - По существу это манифесты двух императоров, - заявил Милюков. - Но, - возразил Набоков, - Николай придал своему отречению иную форму - форму телеграммы на имя начальника штаба. Мы не можем менять эту форму. - Пожалуй. Но решающее значение имеет отречение Михаила Александровича. Оно написано вашей рукой, Владимир Дмитриевич, и мы можем его вставить в любую рамку. Пишите: "Мы, милостью Божией, Михаил II, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий князь Финляндский и прочая и прочая... объявляем всем верноподданным нашим: Тяжелое бремя..." - Позвольте, позвольте, да ведь он не царствовал! - С момента отречения Николая Михаил являлся законным императором Михаилом II, - поучающим тоном, словно школьникам, объяснил Набоков. Он почти сутки был императором... и только отказался восприять верховную власть. - Раз не было власти, не было царствования! - Жестоко ошибаетесь. А малолетние и слабоумные монархи?! Господа "министры" вошли в раж. Оставим их со "слабоумными монархами"". Для них это самая подходящая компания.