Рождественская история, или Записки из полумертвого дома
Рождественская история, или Записки из полумертвого дома читать книгу онлайн
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
- Это о каком же драконе ты, девушка, сообщаешь? Нынче их время прошло. Нынче наука и предсказатели такие чудеса придумали, что и драконов не надо, все равно скоро конец света, - заметила тетя Дуся.
- И когда же? - хихикнула Наташка, прикрыв рот ладонью.
- Зря смеешься, Наталья, спохватишься - поздно будет. А люди правду говорят, что на днях конец света. Страдамус предсказал, что вначале в России власть изменится, а потом сразу и конец света.
- Да ладно тебе, тетя Дуся, - усмехнулась и Сибилла. - Ты так же боялась, что ось сдвинется и на Земле полюса переменятся. Не переменились. А если б и переменились, то тебе-то что?
- Нет, девушки, что ни говори, а все сбывается. Вот вчера у меня холодильник отказал, а работал без перерыва уже лет десять. Потом на рынок пошла, заплатила за банку тушенки, а дома оказалось, что это банка сайры. Вот и говорите! Нет, видите, все сбывается. И у вас покойник сегодня в ночь.
- Погоди, тетя Дуся! Ну, сбывается, сбывается, но не сбудется. Это я, Сибилла, тебе обещаю. Но знаешь, Наташка, меня на самом деле очень интересует: почему Татя, Шхунаева и еще одного нашего врача - Медового - вместе я никогда не видела? Даже я. И, кажется, никто не видел. Как у них так получается - ума не приложу. По штатному расписанию они все трое есть. А так все время врозь. Но друг за друга стоят насмерть.
Голова у меня разболелась от этих речей. Кроме ощущения ерунды и бессмыслицы их слов и моего подслушивания, ничего другого я из их разговора не вынес. Вернувшись в палату, я положил Славкину зажигалку на место и плюхнулся в койку. И долго лежал с открытыми глазами. Почти час. А может, больше. За окном рассветало. Сон не шел ко мне. И стало даже как-то все равно. Хотя, наверно, временами я впадал в забытье. Во всяком случае, разбудил меня Славка. Он ворочался, потом сел, потом начал бормотать, что не помнит, куда сунул сигареты. Не удержавшись, я сказал, что они на тумбочке, там и зажигалка и что ночью я у него одну стрельнул. Он, не поворачиваясь ко мне, еще шарил в своей одежде, потом повернулся и сказал:
- На какой такой тумбочке? В шароварах они у меня, и зажигалка там же. И три штуки как были, так и остались. Ты, Борис, перенервничал этой ночью, от бессонницы тебе все и привиделось.
Почти весь день 9 января я проспал. На секунды выбираясь из сонного провала, я слышал, как Славка руководит решением очередного кроссворда. Но, не вступая в игру, тут же снова засыпал.
Финал
Как так, уже финал? Ведь только что увертюра была! Да, дорогой читатель, все как в жизни. Только успел родиться, жениться, что-то сделать, как уже и гроб стоит. Но гроб у нас уже был. И вопреки Ваньке Флинту я расскажу о другом - о том, как выбираются из полумертвого дома. Это добавляет еще штрих к картинке русского безумия, находя предел в его беспределе.
Утром 10-го я проснулся отдохнувшим, более того, все предыдущие дни казались мне как бы оставшимися в дурном сне. И утро за окном было не пасмурным, а по-январски темным и зимним: шел легкий снежок. И снежинки садились на окна совершенно рождественско-новогодние. На месте Глеба лежал новый больной, приблатненный мужик с двумя передними золотыми зубами. Славка, голый по пояс, стоял перед умывальником и брился, намылив щеку просто мылом. Свежевыбритый Юрка сидел на кровати и читал более или менее свежую газету, видимо, принесенную вчера его женой. Дедок Фаддей Карпов тоже сидел у тумбочки, поставив свои банки рядом на койку, и что-то прилежно заносил в школьную тетрадку шариковой ручкой. Только Паша выглядел еще более исхудавшим, толщина его совсем пропала, а глаза были воспалены. Он все так же лежал - руки под голову - и глядел в потолок. Похоже, температура все держалась, и он отчаивался.
- К тебе жена вчера с дочкой приходили, - оторвался от газеты Юрка. - Но будить тебя не стали. Просила передать, чтоб не беспокоился, что она непременно до десяти сюда придет. Вон еду оставили на тумбочке.
А я почему-то и не беспокоился. Вот есть хотел - это да.
Выпив полбанки овсянки, я почувствовал прилив сил. И ушло всякое чувство страха. Поглядел на часы: без четверти девять. Что-то произойдет сегодня, но не сладить им со мной! Я встал и отправился в туалет. Шел я, уже не держась за спинки кроватей, довольно твердо.
- Ишь ты, пошел, да ловко так! А то все ковылял, - обернулся ко мне Славка. - Тебе не на операцию, а на выписку надо.
- Так и будет! - ответил я нахально, тем не менее поплевав трижды через плечо, чтобы не сглазить.
В коридоре было прохладно: видимо, недавно проветривали. Зато пахло свежей, морозной улицей. Суетились сестры, обходили палаты с уколами. Начало послепраздничной недели. Расхаживали ходячие больные. Ожидали очереди в процедурную (где уколы делали), болтали. В нашу палату топала крепконогая Катя, держа в руках лоток со шприцами.
- Кузьмин? Давай назад скорее. Скоро обход начнется. Анатолий Александрович велел, чтоб я тебя не задерживала, первого обслужила. А тебе сказал к операции готовиться!
- К какой еще операции? - Я почувствовал, как в груди снова просыпается ощущение беспомощности и страха. - Я уже здоров.
- Здоров! Неделю назад помирал, а как про операцию услыхал, сразу здоров! Эх ты, а еще мужик! Не бойся, он сам тебе будет делать.
- Это мы еще посмотрим.
- Смотри не смотри, а в палату возвращайся, не задерживай, меня другие больные ждут! - Каждая жилка в ее теле играла какой-то радостью.
Когда я вернулся в палату, Славка стоял около своей койки, потирая уколотую задницу.
- Больно делаешь, - сказал он Кате.
- Зато в очереди не стоял. А без боли пускай тебе жена делает. Ну, хочешь, грелку принесу? К уколу приложишь. Я сегодня добрая.
- С чего же ты это сегодня такая добрая? Поведай нам, Катя. - Славка снова сел на кровать и принялся закатывать рукава рубашки. - Замуж кто берет?
Она не смогла сдержать улыбки, которая расплылась на лице и сразу сделала его миловидным и привлекательным. Тут я заметил, что коса у нее была сегодня уложена особенно аккуратно. А синие глазки сияли, будто что-то хорошее или уже с ней произошло, или в скором времени ее ожидало.
- Нет, мальчики, пока не замуж. Но прошла конкурс!.. На курсы медсестер в Германию через неделю поеду. Так что с вами последний день. Увольняюсь вчистую. Собираться надо.
Приблатненный, лежавший на койке Глеба, присвистнул удивленно, цыкнул, выпустив сквозь зубы слюну и тут же втянув ее обратно.
- Попутного ветра тебе в корму! - хмыкнул Славка.
- Тить, - сказал дедок. - Молодая такая, а Родину бросает!
- Да ладно тебе, - возразил Юрка. - Рыба ищет где глубже.
- Давай, Кузьмин, подставляй. - Катя подняла вверх уже наполненный шприц, слегка нажала на поршень, и на кончике иглы появилась капля.
- Что за укол? - спросил я хрипло, невольно вспомнив угрозы Шхунаева.
Кажется, только Славка меня понял. Он отрицательно покачал головой.
- Не сумлевайся, - нарочито простонародно сказал он. - Не до тебя ей теперь и не до ихних игр.
Но я-то в своем интеллигентском воображении тут же представил, как Кате при условии снотворного мне укола дали такое быстрое разрешение на увольнение. Да и что ей терять! Через неделю - ищи-свищи!
- Что за укол? - повторил я упрямо.
- Ты что, Кузьмин, с горшка сегодня свалился? Какой всегда, такой и сегодня! Давай не тяни. И так ты последний уже! - Катя аж ножкой притопнула.
Я лег и покорно обнажил ягодицу.
Но после ее ухода я все же лежал напряженный и ждал, не начну ли сейчас засыпать. Однако обошлось. Сон не пришел, не задавил сознание. Снова вернулось утреннее упорство. "Ну нет, - думал я, вспоминая Флинта. - На халяву на тот свет не поеду. Пусть здесь родится племя, которому не жалко умирать. Мне жалко. Сам же Пушкин написал: "Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать". Вот и я тоже хочу мыслить и страдать. Мысль - страдание, и жизнь - страдание. Декарт об этом еще не догадывался. Но без мук на Земле ничего не бывает. И как смею оставить я тех, кто на меня надеется, кому без меня худо будет? Ведь сам же взял на себя ответственность, сам и должен ее нести. Да и какая будет там безмятежность, если остается там сознание, и ты будешь знать, что твоим любимым плохо, а ты не можешь им помочь. Или там все сознаешь, но тебе на все наплевать? А если капелька совести останется? Тогда там будут снится еще более скверные сны, чем здесь. Нет уж, суждено, конечно, всем, но торопиться я не буду".