Том 5. Рассказы и пьесы 1914-1915

Татьяна Николаевна. Я ничего не боюсь, Антон Игнатьич. (Садится.) Но я все должна буду рассказать Алексею.

Керженцев. А вы уверены, что вы сумеете рассказать и он сумеет что-нибудь понять?

Татьяна Николаевна. Алексей не сумеет понять?.. Нет, вы шутите, Антон Игнатьич?

Керженцев. Что ж, можно допустить и это. Вам, конечно, Алексей говорил, что я… как бы вам это сказать… большой мистификатор? Люблю опыты-шутки. Когда-то, в дни молодости конечно, я нарочно добивался дружбы у кого-нибудь из товарищей, а когда он выбалтывался весь, я уходил от него с улыбкой. С легкой улыбкой, впрочем: я слишком уважаю свое одиночество, чтобы нарушать его смехом. Вот и теперь я шучу, и пока вы волнуетесь, я, может быть, спокойно и с улыбкой рассматриваю вас… с легкой улыбкой, впрочем.

Татьяна Николаевна. Но вам понятно, Антон Игнатьич, что такого отношения к себе я допустить не могу? Плохие шутки, от которых никому не хочется смеяться.

Керженцев (смеется). Разве? А мне казалось, что я уже смеялся. Это вы серьезничаете, Татьяна Николаевна, а не я. Засмейтесь!

Татьяна Николаевна (насильственно смеется). Но, может быть, это также только опыт?

Керженцев (серьезно). Вы правы: я хотел слышать ваш смех. Первое, что я в вас полюбил, был именно ваш смех.

Татьяна Николаевна. Я больше не стану смеяться.

Молчание.

Керженцев (улыбается). Вы очень несправедливы сегодня, Татьяна Николаевна, да: Алексею вы отдаете все, а у меня хотели бы отнять последние крохи. Только потому, что я люблю ваш смех и нахожу в нем ту красоту, которой, быть может, не видят другие, вы уже не хотите смеяться!

Татьяна Николаевна. Все женщины несправедливы.

Керженцев. Зачем так плохо о женщинах? И если я сегодня шучу, то вы шутите еще больше: вы притворяетесь маленькой трусливой мещаночкой, которая с яростью и… отчаянием защищает свое маленькое гнездо, свой птичник. Разве я так похож на коршуна?

Татьяна Николаевна. С вами трудно спорить… говорите.

Керженцев. Но ведь это же правда, Татьяна Николаевна! Вы умнее вашего мужа, а моего друга, я также умнее его, и поэтому вы всегда так любили говорить со мной… Ваш гнев и сейчас не лишен некоторой приятности. Разрешите же мне быть в странном настроении. Сегодня я слишком долго копался в мозгу моего Джайпура — он умер от тоски, — и у меня странное, очень странное и… шутливое настроение!

Татьяна Николаевна. Я это заметила, Антон Игнатьевич. Нет, серьезно, мне искренно жаль вашего Джайпура: у него было такое… (улыбается) интеллигентное лицо. Но чего же вы хотите?

Керженцев. Сочинять. Выдумывать.

Татьяна Николаевна. Господи, какие мы, женщины, несчастные, вечные жертвы ваших гениальных капризов: Алексей убежал, чтобы не сочинять, и я должна была придумывать ему утешения, а вы… (Смеется.) Сочиняйте!

Керженцев. Вот вы и засмеялись.

Татьяна Николаевна. Да уж бог с вами. Сочиняйте, но только, пожалуйста, не о любви!

Керженцев. Иначе нельзя. Мой рассказ начинается с любви.

Татьяна Николаевна. Ну, как хотите. Постойте, я сяду поудобнее. (Садится на диван с ногами и оправляет юбку.) Теперь я слушаю.

Керженцев. Так вот, допустим, Татьяна Николаевна, что я, доктор Керженцев… как неопытный сочинитель, я буду от первого лица, можно?.. — так вот, допустим, что я люблю вас — можно? — и что я стал нестерпимо раздражаться, глядя на вас с талантливым Алексеем. Моя жизнь благодаря вам расклеилась, а вы нестерпимо счастливы, вы великолепны, вас одобряет сама критика, вы молоды и прекрасны… кстати, вы очень красиво причесываетесь теперь, Татьяна Николаевна!

Татьяна Николаевна. Да? Так нравится Алексею. Я слушаю.

Керженцев. Вы слушаете? Прекрасно. Так вот… вы знаете, что такое одиночество с его мыслями? Допустим, что вы это знаете. Так вот, однажды, сидя один за своим столом…

Татьяна Николаевна. У вас великолепный стол, я мечтаю о таком для Алеши. Простите…

Керженцев. …и раздражаясь все более и более — думая о многом, — я решил совершить ужасное злодейство: прийти к вам в дом, так-таки просто прийти к вам в дом и… убить талантливого Алексея!

Татьяна Николаевна. Что? Что вы говорите! Как вам не стыдно!

Керженцев. Это же слова!

Татьяна Николаевна. Неприятные слова!

Керженцев. Вы боитесь?

Татьяна Николаевна. Опять боитесь? Нет, я ничего не боюсь, Антон Игнатьич. Но я требую, то есть я хочу, чтобы… рассказ был в пределах… художественной правды. (Встает и ходит.) Я избалована, голубчик, талантливыми рассказами, и бульварный роман с его ужасными злодеями… вы не сердитесь?

Керженцев. Первый опыт!

Татьяна Николаевна. Да, первый опыт, и это видно. Как же вы, ваш герой хочет осуществить свой страшный замысел? Ведь, конечно, он умный злодей, который себя любит, и ему вовсе не хочется менять свою… удобную жизнь на каторгу и кандалы?

Керженцев. Несомненно! И я… то есть мой герой для этой цели притворяется сумасшедшим.

Татьяна Николаевна. Что?

Керженцев. Вы не понимаете? Убьет, а потом выздоровеет и вернется к своей… удобной жизни. Ну, как, дорогой критик?

Татьяна Николаевна. Как? Плохо до того, что… стыдно! Он хочет убить, он притворяется, и он же рассказывает — и кому? Жене! Плохо, неестественно, Антон Игнатьич!

Керженцев. А игра? Прекрасный критик мой, а игра? Или вы не видите, какие бешеные сокровища бешеной игры сокрыты здесь: самой жене говорить о том, что я хочу убить ее мужа, смотреть ей в глаза, улыбаться тихонько и говорить: а я хочу убить вашего мужа! И, говоря это, знать, что она не поверит… или поверит? И что когда она станет рассказывать об этом другим, ей также никто не поверит! Она будет плакать… или не будет? — а ей не поверят!

Татьяна Николаевна. А вдруг поверят?

Керженцев. Что вы: ведь только сумасшедшие рассказывают такие вещи… и слушают! Но какая игра — нет, вы подумайте серьезно, какая бешеная, острая, божественная игра! Конечно, для слабой головы это опасно, легко можно перейти грань и назад уже не вернуться, но для сильного и свободного ума? Послушайте, зачем писать рассказы, когда их можно делать! А? Не правда ли? Зачем писать? Какой простор для творческой, бесстрашной, воистину творческой мысли!

Татьяна Николаевна. Ваш герой доктор?

Керженцев. Герой — это я.

Татьяна Николаевна. Ну, все равно, вы. Он может незаметно отравить или привить какую-нибудь болезнь… Почему он так не хочет?

Керженцев. Но если я незаметно отравлю, то как же вы будете знать, что это сделал я?

Татьяна Николаевна. Но зачем же я должна знать это?

Керженцев молчит.

(Слегка топает ногой.) Зачем я должна это знать? Что вы говорите!

Керженцев молчит. Татьяна Николаевна отходит, потирает пальцами виски.

Керженцев. Вам нехорошо?

Татьяна Николаевна. Да. Нет. Голова что-то… О чем мы сейчас говорили? Как странно: о чем мы сейчас говорили? Как странно, я не совсем ясно помню, о чем мы сейчас говорили. О чем?

Керженцев молчит.

Антон Игнатьич!

Керженцев. Что?

Татьяна Николаевна. Как мы к этому пришли?

Керженцев. К чему?

Татьяна Николаевна. Я не знаю. Антон Игнатьич, голубчик, дорогой, не надо! Мне правда немного страшно. Не надо шутить! Вы такой милый, когда говорите со мной серьезно… и ведь вы же никогда так не шутили! Зачем теперь? Вы меня перестали уважать? Не надо! И вы не думайте, что я так уж счастлива… какое там! Мне с Алексеем очень трудно, это правда. И он сам вовсе не так счастлив, я же знаю!

Керженцев. Татьяна Николаевна, сегодня впервые за шесть лет мы говорим о прошлом, и я не знаю… Вы рассказали Алексею, что шесть лет тому назад я предложил вам руку и сердце и вы изволили отказаться — от того и от другого?