Чертухинский балакирь

"Надо Маше сказать… не снимет ли вода с нее худобу! [15]" - подумала Феклуша и, улыбнувшись молодой и счастливой улыбкой, скрылась за дверью.

Не знаю, как вы, а я большой лихвы в красном слове не вижу.

Что из того, что Петр Кирилыч к тому, что и в самом деле с ним, как потом увидим, случилось, немного, может, прибавил, потому что едва ли… едва ль кто поверит рассказу про этих самых русых девок с Дубны и даже в самом лешем Антютике усумнится и заподозреет, что это просто перерядился хитрый мельник Спиридон Емельяныч, чтобы половчее да позанятней сбыть с рук залежалый товар - свою Непромыху, от которой по невзрачности ее у парней садилась вереда на глаза.

Теперь проверить все это трудно… Может, и так, а может, и этак -ревизию тут не наведешь, а рассказать все как было, немного привравши, -невеликий грех: не человека убить!..

Поди сейчас на Дубну, и просиди хоть ради проверки подряд десять ночей, и пропяль все глаза как дурак - все равно ничего не увидишь!

Теперь уж и мельницы нет, и плотины после нее не осталось, от большого леса на берегу торчат только пни да коряги, и сам Боровой Плес теперь похож на большой и нескладный мешок с прорехой в том месте, где раньше с запруды вода выгибала крутую лебединую шею.

Только, должно быть от подводного терема, в котором некогда жила дубенская царевна Дубравна, из воды большие сваи торчат. Али, может, и от плотины, хотя вернее, что и не так, потому что лес в воде под песком больно взводист, чист да кругол, таких бревен и в старое время валить на запруду было бы жалко!..

Ну да много спорить не стоит!..

От плотины так от плотины; теперь все равно этих самых русых девок не встретишь, ихнее время прошло, как пройдет, видно, и наше, а если и услышишь где-нибудь в стороне версты за две кукушку, так не вздумай за нею считать: наврет, непременно наврет, ты за нею со счету собьешься, а тебя, может, как раз где-нибудь по дороге домой и прикокошат!..

Нынче все сроки человечьему житью стали другие, можно сказать, самые неопределенные, и когда тебе придет карачун [16], и кукушка того даже не знает.

Может, так лучше!..

Так вот с Петром Кирилычем дальше что было: рассказывал все это он сам, а потому остается только поверить, потому что проверить нельзя.

Только бы вот еще, грехом, чего не прибавить!..

*****

Протосковал весь этот день Петр Кирилыч страсть как!..

До самого вечера пролежал он на полатях закрывши глаза. Кругом ни на что глаза не глядят, грязно в избе и неприветливо, как в пустом амбаре. Хоть и не была Мавра грязнухой, но до всего, видно, руки не доходили…

Каждый день уходит она после печки на огороды, ребятня вся с собой, маленький в корзинке под куст, чтоб не бегать каждый час к нему с грудью. А тут на солнышке разоспится, и не разбудить!..

Мавре же только это и нужно: рассада от такого тепла может завиться, надо спешить хоть как-нибудь перевалить землю на испод и оббить ее сбоку лопатой, чтоб люди не осуждали: "Ишь, дескать, Мавра волохон каких напахтала!"

Аким с утра уходил с большой ковригой в кармане и возвращался только к сутеми: взял он подряд у отца Миколая все перепахать и посеять.

Своя пашня в лес не убежит, и руки на нее дармовые!..

*****

Когда все из дому ушли, Петр Кирилыч слез с полатей, пошнырял немного в залавке: ничего такого, ни яблочника, ни просяничка, одни только засохлые корки, скопленные Маврой корове.

Только кринки стоят все с верхом, по сметанным снимкам морщинки идут, как на первом ледку по ранней зиме. Отпить - будет заметно, один разговор опять заведешь.

"Маленький, что ли? Побойся-ка бога! - вспомнил Петр Кирилыч, как его недавно Мавра оговорила. - Ребятишкам мало хватает! Поп-валтреп, а любит скоп!.."

Потому Петр Кирилыч до молока и не доченулся, а отломил большой ломоть свежей краюхи, густо посолил его, помазал куриным перушком из масленки и с матицы, где висит вязанками над печкою лук, выдрал крайнюю луковицу - лук, как и мужик, любит тепло, в холоду от него такого вкусу не будет!..

Эх, да известна наша мужичья еда!

В обед - тюря, а на ужин - мурцовка!

Едал?..

Ну, если не знаешь, что это такое за тюря с мурцовкой, так объяснить, пожалуй, и трудно… то есть чем отличается мурцовка от тюри… Это то же на то же!..

Тюря - хлеб, крошеный лук, квас вожжой и конопляное масло.

Мурцовка - тот же хлеб и тоже лук, только с водой и без масла.

Варят, правда, и у нас, по пословице, с вершковым наваром серые щи, жарят на сале картошку, инда плавает в нем, как корабли по заливу, томят с кишечными шкварками кашу… но это бывает не круглый год, а больше, почитай, в каждом дому только по осени, когда по первому снежку пастухи наладят домой и перед домом половину стада на дворах перережут.

В такую пору мужик ходит как именинник, без довольной улыбки мимо бычка не пройдет, по загривку потреплет, по хребту проведет и пощупает у него под пахами: дескать, жирен ты, бычок, али так себе, незадашник?.. Скотина радуется, когда на ножик идет!

К весне же мясо у мужика только во рту!..

*****

Хорошо знал Петр Кирилыч братнин достаток; долго он вертел, лежа на полатях, хлебный ломоть, словно хорошенько хотел приноровиться, с какого боку ловчее его укусить, а потом почему-то вздохнул и забрал на белые зубы за обе щеки, съел враз добрую половину и, не доевши, с ломотухой в руках -хлеб в сон клонит, как и вода, - скоро заснул.

Приснилось Петру Кирилычу, что сидит он на берегу дубенского плеса, как барин, против него Боровая мельница, и мельницу эту будто получил Петр Кирилыч за дубенской девкой в приданое. Через плотину льется то ли вода, покрытая белою пеной, то ли молоко парное, с такими пузыриками, каким бывает оно перед погодой, и от этих пузыриков во рту даже немного шипит.

Будто сидит Петр Кирилыч у этого молока и макает в нем большим куском белого ситника, и в ситнике этом на мякоти выпеклись ямки, и ямки похожи очень на те, какие он видел вчера у Феклуши на круглых и розовых щеках… Привиделись они ему потом, когда она сбросила с себя сарафан и станушку, по всему ее созревшему телу, белому и пышному, как хорошо подошедший и в удачу спеченный кулич.

Проспал так Петр Кирилыч до самого вечера.

*****

К вечеру, когда Мавра вернулась с ребятней с огородов и тут же уложила ребятишек в постель, Петр Кирилыч раскрыл отяжелевшие за денной сон глаза и не сразу понял, как же это вдруг - Мавра…

Мавра же перетирала потималкой ложки, и перед ней на столе были рассыпаны прозрачные перья с луковичной головки.

Долго глядел Петр Кирилыч на них, в животе словно кто за сон дыру провернул. Видно, человек во сне и ситником сыт не бывает.

Пронька, старший сынишка, сидел за столом и глядел в чашку с мурцовкой, как большой. Потом возвратился к сутеми с поповой десятины Аким.

Не скоро Аким рассупонил чуни в углу, сполоснул руки над лоханкой, и, когда крестился на образ, Петр Кирилыч хорошо разглядел - Аким немного, как от тихого ветру, шатался…

- Насилу, видно, бедный устал! - укоризненно сказала Мавра, тоже заметившая это легкое пошатывание Акима и его осунувшееся за день лицо. - А Петра вон на полатях блохи никак не разбудят. Храпит и храпит!..

А Петр Кирилыч и вправду храпел, глаза отводил.

- Не трожь, спит! - сказал Аким и сел к столу за мурцовку.

*****

И не заметил никто из домашних, как слез Петр Кирилыч с полатей и вышел на улицу.

Только когда стали укладываться спать, хватились, что Петра Кирилыча нет.

- Вот ты говори, как провалился! - сказала Мавра, сложивши руки на животе. - Видно, опять под мост ушел!..