Навстречу бездне (СИ)

Кеннеди закрыл лицо рукой, словно защищаясь от возможного удара. И грянул выстрел. За ним второй. И третий. И Кеннеди стал медленно падать на пол автомобиля. Охранники вскочили на ноги за секунду до его падения. "Что это было?" - спросил один. "По-моему, взрывы двух петард", - ответил второй. "Нет, постой, - трех". "А мне показалось, будто лопнули шины. И не две, не три, а четыре". Только теперь они увидели кровь. Кровь была повсюду - на платье Джекки, на стенках и полу автомобиля, на их костюмах и лицах. С неестественно широко раскрытыми глазами Джекки смотрела какое-то время на упавшего на нее мужа, затем слабо охнула и опустилась на колени. теперь она держала на руках голову Джона и с ужасом видела, что от черепа отвалились две большие розовые кости.

- Убили! - негромко выдохнула Джекки. И закричала так, что услышали многие, бежавшие и стоявшие вокруг: - Моего мужа убили! Убили Джона Кеннеди!

- Немедленно в госпиталь! - закричал шоферу высокий охранник. Тот включил сирену. Машина резко рванулась, стала набирать скорость. "Я "Хризантема", я - "Хризантема", - возбужденно говорил высокий в радиотелефон, - ранен президент. Повторяю - ранен Джон Кеннеди. Следуем в госпиталь. Сообщите им, чтобы было готово все для немедленной операции".

постепенно ликование толпы угасало. Слух о том, что ранили Джона Кеннеди, как лесной пожар распространился по городу. Смех перешел в плач, радость - в недоумение, недоумение в уныние. Многие злорадствовали: "Так ему и надо. Побольше будет миндальничать с красными, они еще не то ему и всем нам устроят!". Уже через две минуты после покушения корреспондент одного из американских агентств, сопровождавший Джона Кеннеди в его поездке, передал в свою штаб-квартиру краткую телеграмму: "Только что по кортежу Джона Кеннеди было произведено несколько выстрелов. Президент ранен".

Джон Кеннеди был убит первой же пулей. Он лежал на руках у своей жены, которая теперь сидела, не видя ни лужи крови у себя под ногами, ни суетливых усилий охранников неизвестно что предпринять и неизвестно чем помочь, не видя ничего. Кроме залитого кровью и скорчившегося в страдальческой гримасе такого любимого, такого родного лица Джона.

- Муж мой, любовь моя! - причитала она сквозь рыдания, укачивая его как ребенка. - не умирай, не уходи, не оставляй меня одну. Я не хочу жить без тебя! не хочу жить!

Кортеж, в котором произошло временное замешательство, теперь мчался вслед за "линкольном" к городскому госпиталю. Во многих машинах люди не знали, что произошло. Одни говорили, что ранили только Джона. Другие утверждали, что пули попали также в Джекки и в губернатора штата Джона Коннали. Третьи высказывали опасение, что выстрелами убиты несколько человек, но кто именно - сказать трудно. Через пять минут после того, как были сделаны выстрелы, о покушении на Джона Кеннеди уже было известно во всех столицах мира. Спустя полчаса было передано сообщение о том, что он скончался на пути в госпиталь. Еще позднее планета узнала о том, что в Джона Кеннеди стреляли сразу якобы два убийцы. И что ни один из них не промахнулся. И лишь один был пойман. Ли Харвей Освальд. Похоже - агент КГБ...

Беатриса вместе с другими сотрудниками штаб-квартиры по предвыборной кампании Кеннеди стояла возле госпитальной операционной, когда из нее вышел Джерри Парсел. Все уже знали, что Джон скончался. Беатриса подошла к отцу, взяла его под руку.

- Что теперь будет? Боже, что теперь будет? - спросила она, и на ее глазах вновь появились слезы. Джерри пристально посмотрел на опухшие веки дочери, на болезненный румянец на ее щеках, сказал: "Мне только что звонили из Нью-Йорка. Там опасаются паники на бирже. Я срочно возвращаюсь домой". Вытерев слезы, Беатриса смотрела на отца и поражалась его спокойствию, хладнокровию, выдержке. "Как он только может так держать себя в руках, - с невольным уважением, смешанным со столь же невольным недоумением, вопрошала она себя. - Пусть он не считает Джона Кеннеди - как это делаю я и многие другие - выдающимся государственным мужем. Но ведь он же был его другом! Никогда раньше не замечала, что мой отец может быть таким бессердечным, чуть ли не жестоким".

- Страшная для всех нас утрата, - словно прочитав мысли Беатрисы, спохватился Парсел. - Во всей этой тяжкой трагедии будем надеяться, девочка моя, лишь на одно утешение: мерзавцев, убивших нашего незабвенного Джона,настигнет огненный меч нашего правосудия. И да покарает их Бог!

В тот же вечер Раджан, который выписался накануне из госпиталя, передал в "Индепендент Геральд" обстоятельный комментарий. Он внимательно изучил содержание всех пресс- бюллетеней, не пропустил ни единого информационного выпуска радио и телевидения, проинтервьюировал полтора десятка интересных людей. Комментарий завершался субъективным выводом автора:

"Всеобщее недоверие вызывает здесь гипотеза, с которой выступили обозреватели телекомпаний Юга. Они утверждают, что Джон Кеннеди пал жертвой коммунистического заговора. Эти утверждения заведомо высосаны из пальца, но в сегодняшней Америке они более приемлемы, чем любые другие. У меня лично складывается впечатление, что президент Кеннеди был убит в результате широко разветвленного заговора. Его убрали потому, что он недостаточно энергично выполнял интересы тех кругов, которые сегодня правят этой страной. Есть надежда, хотя она мне кажется в силу целого ряда обстоятельств весьма призрачной, что в ходе уже назначенного расследования будут обнаружены следы тех, кто стоял за заговором.

Америка! Сегодня ты убила одного из талантливейших и преданнейших своих сыновей. Что завтра?"

Глава тридцать вторая НЕДАВНЯЯ АКЦИЯ

Много деловых тайн было у Джерри Парсела. Таких, о которых не подозревала и не догадывалась ни одна служба экономического шпионажа обеих Америк, Европы и Азии. Помимо профессиональных факторов, сохранению этих тайн способствовало то, что Джерри мог оплачивать по едва ли не самым высоким тарифам разветвленную сеть своей контрразведки. Она же отвечала и за сохранность личных интересов Парсела.

Среди подобного рода секретов Парсела был и такой, о котором не знал даже Роберт Дайлинг. В Женеве на имя мадемуазель Кув де Лярош был куплен пять лет назад особняк. Окнами фасада он выходил в парк Мон Репо.

Здесь, в уединении с Софи Кув де Лярош Парсел ежегодно проводил две недели. "Имею же я, в конце концов, право на двухнедельный отпуск в году?" - говорил он накануне отъезда Маргарет. И исчезал - словно в небытие. Многочисленные его помощники различных чинов и рангов имели инструкции на все случаи жизни - землетрясение, революция, война. "Миллионом больше, миллионом меньше, - разве две недели наедине со счастьем и покоем не стоят небольшого риска?" - думал обычно Парсел, глядя в иллюминатор снижавшегося над Женевой самолета.

Софи была двадцатидвухлетней парижанкой, - невысокое, худенькое создание, личико которого природа наградила всем чуть-чуть в избытке: глаза чуть побольше, чем у рафаэлевских мадонн, носик - чуть длиннее, чем у Марии Антуанетты, губы чуть крупнее, чем у Джины Лолобриджиды. При классически правильных чертах лица она выглядела бы заурядной красоткой. Однако все "неправильности" лица Софи соединялись столь гармонично и естественно, что мужчины при виде ее немели от восторга.

Когда Парсел познакомился с ней в одном из дешевых ресторанчиков в центре Парижа, ей было семнадцать лет. Она уже успела вконец разочароваться в жизни и была близка к тому, чтобы идти на панель.

Парсел увез Софи в Женеву. Чтобы она не особенно скучала в пятьдесять недель, которые он отсутствовал, он купил ей салон мод. Он никогда не требовал от нее никаких отчетов. Приезжал на свои "две недели счастья" и пропадал до следующего года. Ни писем, ни звонков. И вот Парсел приехал к ней снова, нарушив им же самим установленные неписанные правил: появился у Софи вторично за год. В ее особняке он намеревался принять необычного делового гостя.

До ленча оставалось полтора часа. Парсел не спеша шел по парку. После смерти Маргарет он неожиданно погрузился в мистические настроения. В какой бы город теперь он ни приезжал, он непременно посещал там храмы, выстаивал и высиживал службы, терпеливо выслушивал проповеди. Хотя он и был баптистом, но с равным чувством душевного успокоения бывал и в католических соборах, и в синагогах, и в православных церквах, и в мечетях. Вот и теперь он возвращался с утренней службы в новом методистском соборе. "Слова Христа о рае люди воспринимают по-разному, - думал он. - Одни считают, что он говорил о рае в этой жизни, здесь, на земле. Другие, что слова Учителя следует понимать так: достижение рая возможно как на земле, так и на небесах. Третьи утверждают, что Христос считал рай достижимым лишь на том свете, после сведения человеком всех счетов с этой грешной землей"...