Николай Негорев, или Благополучный россиянин

— Вот, — смущенно сказал Семен, подвигая нам табуретки и, очевидно, желая этим вот выразить: «Вот какая конура, а вы думали — рай!»

— А это что такое? — сказал Андрей, взяв с подоконника ящик из-под сигар, наполненный всяким хламом. Там были и гвозди, и винтики, и солдатские оловянные пуговицы, и костяшки. — А это какие записки? — спрашивал Андрей, оставляя ящик и взяв со стола тетрадь. — Что такое гомилетика? [26]

Не дожидаясь ответов на свои вопросы, Андрей с самым веселым видом задавал другие.

— Вы здесь только двое и живете? — спросил он наконец.

— Нет, тут еще третий есть, — ответил Семен, думавший о чем-то другом.

— Где же он?

— Куда он ушел, Бенедиктов? — обратился Семен к парню, все еще не терявшему надежды застегнуть свое пальтишко без пуговиц.

— Он вышел, — тихо отвечал Бенедиктов, наклоняясь всем корпусом вперед, из чего можно было заключить, что он сообщает домашний секрет, которого не следует знать гостям.

— Куда же?

— На войнишку, — еще тише и еще больше наклонившись вперед, сказал Бенедиктов.

— Как на войнишку? Куда это на войнишку? — с живостью затараторил Андрей.

— Драться на войнишку пошел, — недовольным тоном объяснил Новицкий.

— С кем же он дерется?

— Там много — тысячи.

— Где же? Где это? — с хохотом спрашивал Андрей.

— А вот тут по спуску.

— Ради бога, пойдем туда! Сведи, душечка! Где эта войнишка? — пристал Андрей.

— А вот пойдемте — мы покажем, — неожиданно оживляясь, сказал Бенедиктов. — Пойдемте!

— Пойдемте! Пойдемте! — радостно вскричал Андрей. Мне тоже было очень любопытно посмотреть войнишку, и я не без удовольствия готовился идти туда, подвязывая наушники и надевая форменные казенные рукавички, между тем как Бенедиктов, надев шубу, подпоясывался полотенцем. Он улыбался до ушей и говорил: «Пойдемте, пойдемте — мы вам покажем».

Тут я только вспомнил, с какими товарищами мне придется идти по улице, но скоро успокоился, сообразив, что едва ли нас кто может встретить на Жидовском пустыре. Этому успокоению, впрочем, много способствовало то обстоятельство, что я очень заинтересовался войнишкой, про которую уже слыхал несколько раз.

— Тебе бы только драться — ступай на войнишку, там и дерись вместе с семинаристами, — презрительно говорили у нас в пансионе, желая уколоть таких драчунов, как Сколков.

— Как же вы здесь спите втроем-то? — спрашивал между тем Андрей у одевавшегося Семена.

— По очереди: сегодня — на кровати, завтра — на лежанке, а там — на полу; по очереди, — отвечал добродушный Бенедиктов.

— Где лучше спать — на кровати или на лежанке? — спросил я, так как мое долгое молчание становилось неловким.

— Как же можно сравнить! На лежанке очень жарко, на полу холодно, а на кровати удобно, — пояснил Бенедиктов, улыбаясь во всю ширину своего огромного рта.

Мы спустились по крутой лестнице без перил, рискуя скатиться вниз по оледеневшим ступеням, прошли темный крытый двор и выбрались наконец на пустынную замерзшую улицу. Бенедиктов как путеводитель пошел вперед по глубокому снегу, засыпавшему тротуар; Андрей шел рядом с Новицким; я замыкал шествие, соображая, что в случае надобности могу отстать от них и сделать вид, что я человек, совершенно посторонний уличным мальчишкам, идущим впереди с братом.

— Кто же с кем дерется? — спрашивал Андрей, потирая руки от восторга.

— Стена на стену. С одной — мещане да мы, а с другой — ребята из Черкасов да извозчики, — улыбаясь, пояснил Бенедиктов, сделав оборот и идя взадпятки. — Нынче только плохо. Прежде, говорят, черкасов за реку наши перегоняли. Ныне они хлюздить начали.

— Как?

— Как плохо придется, начали кольями да камнями бить наших; стали засады делать. Подлый народ эти черкасы.

Андрей схватил Семена под руку, прижался к нему и, кривляясь от удовольствия, тащил его вперед. Когда Андрей находился в очень веселом расположении духа, на него нападал прилив необыкновенной откровенности. Так случилось и в этот раз.

— А я ведь тебе не говорил, — сказал он, оборачиваясь ко мне, — меня уж секли в корпусе три раза.

— Тебя — этакого маленького барчонка — уж три раза! — с восторгом воскликнул Бенедиктов, неожиданно останавливаясь и хлопая Андрея по спине самым фамильярным образом.

— Да. Уж три раза, — весело повторил Андрей. — Первый раз — за то, что я молитвы не выучил. У нас по очереди читают молитву; дошла очередь до меня, а я и не знаю.

— Ай да молодец! — воскликнул Бенедиктов, опять хлопая Андрея по плечу.

— В другой раз — за то, что я смеялся во фронте, а в третий раз за сигналы. Тра-та-та-та! Знаешь? «Слушай, первый взвод!» Теперь я уж понял.

— Это все равно что у нас гласы, — сказал Бенедиктов. — Сколько меня ни драли, а я так и не мог выучить.

Андрей полюбопытствовал узнать, что это за гласы такие, и получил от Новицкого довольно удовлетворительное объяснение, которое Бенедиктов, отговариваясь неведением, дать отказался. Брат пришел в восторг от этой премудрости, прижался еще крепче плечами к Семену и захохотал как сумасшедший.

Между тем мы все подвигались и наконец завидели оживленную пеструю толпу мужчин и женщин. Это были зрители войнишки; самое зрелище было внизу, под горой.

Войнишка, происходившая только в зимнее время, начиналась обыкновенно возней мальчишек. К шуточной драке ребят мало-помалу приставали подростки, и драка становилась серьезнее.

В это время стоило какому-нибудь не вытерпевшему богатырю той или другой стороны вмешаться в свалку, чтобы уже кинулись все резервы обоих лагерей, и тут побоище принимало отчаянный характер.

Мы остановились в народе и увидели довольно оживленную толпу дерущихся мальчишек. По временам с горы сбегал какой-нибудь парень лет шестнадцати, врезывался в толпу, махая обеими руками; мальчишки валились направо и налево, а он, натешившись достаточно, с торжеством возвращался назад.

— Пойдемте поближе, поближе, — потащил нас Бенедиктов, по-видимому очень воодушевившийся видом драки.

Мы протолкались вперед, к краю рва, и остановились около самого спуска.

— Вот видите, там за сараем-то стоят. Это ихние, — пояснил Бенедиктов.

За большим сараем стояла целая толпа мужиков в полушубках и рукавицах. Они молодцевато поправляли шапки и оживленно разговаривали о чем-то. Это были извозчики и черкасы. Одни из них уходили в соседний кабак и снова возвращались, другие выплясывали от холода известную извозчичью пляску и похлопывали рукавицами. На драку никто из них, по-видимому, не обращал никакого внимания.

— А где же ваши? — спросил Андрей у Бенедиктова, который потирал руки, подергивался и кривлялся на холоду.

— Наши вот в этой избе; наши в тепле сидят, — отвечал Бенедиктов. — Разве подраться? — весело добавил он, как-то особенно пожимая плечами.

Его, по-видимому, подмывало сильное нетерпение.

— Подерись! А? Слушай, подерись! Иди! — задергал его Андрей.

— Ау! — вскричал Бенедиктов и бегом понесся вниз по спуску, махая руками, как ветряная мельница. Он врезался с лету в толпу и начал рассыпать удары направо и налево; мальчишки отскочили, и вокруг него образовалась небольшая площадка. Со стороны черкасов вылетели два парня в полушубках и рукавицах, со стороны мещан тоже явились бойцы; драка сделалась посерьезнее. Скоро мы увидели, что Бенедиктов упал, а через несколько секунд он радостно вбежал к нам на гору; лицо его было красно, и он дышал тяжело.

— Важно! — проговорил Бенедиктов тоном человека, до боли нахлеставшегося в бане веником и слезающего с полка.

— Славно! Молодцы! — кричал Андрей, хлопая в ладоши и судорожно потирая руки.

Драка принимала все более и более оживленный характер.

— Вон наши идут, — вскричал Бенедиктов, дергая Андрея за плечо. — Ихние-то, ихние как засуетились!

Действительно, за сараем происходила большая суетня. Мужики выходили вперед, приостанавливались и, поправив шапки и подергав рукавицы, вылетали вперед и врезывались в свалку. Так, раздевшись, хороший пловец смелой поступью подходит к крутому берегу, останавливается на минуту, чтобы перекреститься, и бросается в воду. По спуску бежали к побоищу, поправляя на бегу свои шапки, человек пять семинаристов.