Стихи (2)

VI и пламенем ваш стул не удивишь.

Из бурных волн под возгласы "ура" Стул состоит из чувства пустоты он выпрыгнет проворнее, чем фиш. плюс крашенной материи; к чему Он превзойдет употребленьем гимн, прибавим, что пропорции просты как тыщи отношенье к одному. язык, вид мироздания, матрас. Что знаем мы о стуле, окромя, Расшатан, он заменится другим, того, что было сказано в пылу и разницы не обнаружит глаз. полемики? - что всеми четырьмя Затем что - голос вещ, а не зловещ стоит он, точно стол ваш, на полу? материя конечна. Но не вещь. Но стол есть плоскость, режущая грудь. А стул ваш вертикальностью берет. Стул может встать, чтоб лампочку ввернуть, на стол. Но никогда наоборот. И, вниз пыльцой, переплетенный стебель вмиг озарить всю остальную мебель.

-6

ШОРОХ АКАЦИИ Вереница бутылок выглядит как Нью-Йорк.

Это одно способно привести вас в восторг. Летом столицы пустеют. Субботы и отпуска Единственное, что выдает Восток, уводят людей из города. По вечерам - тоска. это - клинопись мыслей: любая из них - тупик, В любую из них спокойно можно ввести войска. да на банкнотах не то Магомет, не то его горный пик, И только набравши номер одной из твоих подруг, да шелестящее на ухо жаркое "ду-ю-спик". не уехавшей до сих пор на юг, насторожишься, услышав хохот и волапюк, И когда ты потом петляешь, это - прием котла,

новые Канны, где, обдавая запахами нутра, и молча положишь трубку: город захвачен; строй в ванной комнате, в четыре часа утра, переменился: все чаще на светофорах - "Стой". из овального зеркала над раковиной, в которой бурлит Приобретая газету, ее начинаешь с той моча, колонки, где "что в театрах" рассыпало свой петит. на тебя таращится, сжав рукоять меча, Ибсен тяжеловесен, А.П.Чехов претит. Завоеватель, старающийся выговорить "ча-ча-ча". Лучше пойти пройтись, нагулять аппетит.

Солнце всегда садится за телебашней. Там и находится Запад, где выручают дам, стреляют из револьвера и говорят "не дам", если попросишь денег. Там поет "ла-ди-да", трепеща в черных пальцах, серебряная дуда. Бар есть окно, прорубленное туда.

-7

* * * ШВЕДСКАЯ МУЗЫКА

Восходящее желтое солнце следит косыми К.Х. глазами за мачтами голой рощи, идущей на всех парах к цусиме Когда снег заметает море и скрип сосны Крещенских морозов. Февраль короче оставляет в воздухе след глубже, чем санный полоз, прочих месяцев и оттого лютее. до какой синевы могут дойти глаза? до какой тишины Кругосветное плавание, дорогая, может упасть безучастный голос? лучше кончить, руку согнув в локте и Пропадая без вести из виду, мир вовне вместе с дредноутом догорая сводит счеты с лицом, как с заложником Мамелюка. в недрах камина. Забудь цусиму! ...так молюск фосфоресцирует на океанском дне, Только огонь понимает зиму. так молчанье в себя вбирает всю скорость звука, Золотистые лошади без уздечек так довольно спички, чтобы разжечь плиту, масть в дымоходе меняют на масть воронью. так стенные часы, сердцебиенью вторя, И в потемках стрекочет огромный нагой кузнечик, остановившись по эту, продолжают идти по ту которого не накрыть ладонью. сторону моря.

-8

BAGATELLE И всегда за спиной, как отбросив костяшки, рука

то ли машет вослед, в направленьи растраченных денег,

Елизавете Лионской то ли вслух громоздит зашвырнувшую вас в облака

I из-под пальцев аккордом бренчащую сумму ступенек.

Помрачненье июльских бульваров, когда, точно деньги во Но чем ближе к звезде, тем все меньше перил; у квартир

сне, вид неправильных туч, зараженных квадратностью, тюлем, пропадают из глаз, возмущенно шурша, миллиарды, и версте, чью спираль граммофон до конца раскрутил, и, как сдача, звезда дребезжит, серебрясь в желтизне лучше броситься под ноги взапуски замершим стульям. не от мира сего замусоленной ласточкой карты.

III Вечер липнет к лопаткам, грызя на ходу козинак, сокращает красавиц до профилей в ихних камеях; Разрастаясь как мысль облаков о себе в синеве, от великой любви остается лишь равенства знак время жизни, стремясь отделиться от времени смерти, костенеть в перекладинах голых садовых скамеек. обращается к звуку, к его серебру в соловье,

центробежной иглой разгоняя масштаб круговерти. И ночной аквилон, рыхлой мышцы ища волокно, как возможную жизнь, теребит взбаламученный гарус, Так творятся миры, ибо радиус, подвиги чьи разодрав каковой, от земли отплывает фоно в захолустных садах созерцаемы выцветшей осью, в самодельную бурю, подняв полированный парус. руку бросившем пальцем на слуx подбирает ключи

к бытию вне себя, в просторечьи - к его безголосью.

II Так лучи подбирают пространство: так пальцы слепца

неспособны отдернуть себя, слыша крик "Осторожней!", Города знают правду о памяти, об огромности лестниц в Освещенная вещь обрастает чертами лица.

так наз. Чем пластинка черней, тем ее доиграть невозможней. разоренном гнезде, о победах прямой над отрезком. Ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас, воскресавших со скоростью, набранной к ночи курьерским.

-9

ПОЛДЕНЬ В КОМНАТЕ Глаз переводит, моргнув, число в

несовершенный вид.

I

Воздух, в котором ни встать, ни сесть, Полдень в комнате. Тот покой, ни, тем более, лечь, когда наяву, как во воспринимает "четыре", "шесть", сне, пошевелив рукой, "восемь" лучше, чем речь. не изменить ничего.

III Свет проникает в окно, слепя. Солнце, войдя в зенит, Я родился в большой стране, луч кладя на паркет, себя в устье реки. Зимой этим деревенит. она всегда замерзала. Мне

не вернуться домой. Пыль, осевшая в порах скул. Калорифер картав. Мысль о пространстве рождает "ах", Тело, застыв, продлевает стул. оперу, взгляд в лорнет. Выглядит, как кентавр. В цифрах есть нечто, чего в словах,

даже крикнув их, нет.

II Птица щебечет, из-за рубежа

вернувшись в свое гнездо. Вспять оглянувшийся: тень, затмив Муха бьется в стекле, жужжа профиль, чье ремесло - как "восемьдесят". Или - "сто". затвердевать, уточняет миф, повторяя число

членов. Их переход от слов к цифрам не удивит.

-10

IV Странно отсчитывать от него

мебель, рога лося, Там был город, где, благодаря себя; задумываться, "ого" точности перспектив, в итоге произнося. было вдогонку бросаться зря, что-либо упустив. Взятая в цифрах, вещь может дать