Цепная реакция

- У меня сестра тоже в пункте обмена... Ну вот. Давай завтра к ней с этим мешком... Курс растет... Понимаешь? Махнем рубли на доллары, протянем месячишко, а потом опять поменяем. Навар - пополам.

- А протянем месячишко? - засомневалась Людмила.

- Протянем! - Зинаида уверенно ткнула сигаретой в щербатое дно алюминиевой пепельницы. - С УЭП договорюсь: завал работы, то-сё...

Людмила задумчиво посмотрела на стальной шкаф-сейф, где хранился мешок. Мелькнуло: "А почему бы действительно..."

- Жулики каждый день по такому тюку загребают, а у меня вон... Зинаида, вывернув ногу, продемонстрировала эксперту серую, с ветхими краями проплешину на подошве босоножки. - На улицу скоро не выйти... Да и у тебя... - Кивнула на старенькие туфельки подчиненной. - В таких уже не хоронят, а ты вот...

- Так ведь одна кручусь... - горестно вздохнула Людмила. - От моего-то какой толк? Ни украсть, ни покараулить... Живет как алоэ в горшке...

- Ну, толк не толк... - произнесла начальница задумчиво. - А все же мужик... Вот я - да, все в одиночку... Да еще с лоботрясом великовозрастным! Вчера из милиции вызволяла...

- Чего натворил?

- Поперся с приятелем на какой-то диспут по изгнанию нечистой силы. Вырядились: приятель Иисусом Христом, а мой - дьяволом! С хвостом и рогами! Ну и задержали придурков! "Иисуса", правда, выпустили, а моего олуха в клетку засунули, и если б не я, то на штраф бы точно устроился. И ладно бы спасибо матери сказал, так нет, всю дорогу орал: почему, мол, дискриминация прав? Ну ладно, опечатывай ящики - и по домам.

- Я тогда посмотрю быстренько деньги, - засуетилась Людмила. - Чтобы с самого утра поменять... Курс ведь скачет как конь ретивый...

- Ну давай, давай...

Оставшись одна, Людмила механическим жестом вытряхнула из пепельницы в корзину для бумаг начальственный окурок и призадумалась.

Финансовая операция, предложенная ей Башмаковой, с каждой минутой казалась все более простой и привлекательной. Да и вряд ли стоило отказывать Зинаиде даже в том случае, если бы в махинации присутствовал какой-либо элемент риска: начальница была дамой жесткой и злопамятной.

В отдел они пришли работать шесть лет назад, сразу сдружились, но когда Зинаиду повысили - перевели на должность начальника отдела, дружба дала стремительно растущую трещину. Никаких ожидаемых поблажек от подруги Людмиле не перепало; напротив, та неустанно отчитывала ее за опоздания, устраивала выволочки за малейшую небрежность и выражала откровенное возмущение, если подчиненная без предварительного доклада заглядывала в ее кабинет. Неделю назад, подкараулив Людмилу, припоздавшую с обеденного перерыва, высказалась в том духе, что нерадивому эксперту следует поискать другую службу, совместимую с походами по магазинам в рабочее время.

Так что сегодняшнее предложение Зинаиды несло в себе двойную выгоду, ибо общая махинация повяжет их деловыми тайными узами. А там, глядишь, приволокут на экспертизу новый мешок...

Домой Людмила вернулась в прекрасном расположении духа. Тупо покачивающийся в кресле муж, сосредоточенно глазеющий в экран и то и дело щелкающий пультом, привычного раздражения у нее не вызвал - ну таким уродился, что поделать...

А утром следующего дня на машине приятеля Зинаиды она отправилась в нужный пункт обмена валюты.

Обмен произошел без проволочек. Увесистый мешок сомнительных российских купюр преобразовался в пять аккуратных пачек американской достопочтенной валюты, уместившихся в сумочке Людмилы.

А буквально через полчаса она положила эти пять пачек в служебный сейф - ровно пятьдесят тысяч долларов.

Курс в этот день повысился всего лишь на одну копейку, но впереди было еще минимум тридцать дней, и Людмила очень непатриотично и весьма горячо желала отечественным дензнакам самого что ни на есть катастрофического обесценения!

Крученый

Свой первый срок он получил в конце сороковых годов, юнцом, и хотя те, прошлые суд, пересылка и зона ныне помнились уже смутно, никогда не забывалось то опустошающее душу отчаяние, которое охватило его, когда он шел, уже привычно заложив руки за спину, к уготованной ему камере по пустому и гулкому, как тоннель, тюремному коридору, повинуясь отрывистым приказам контролера, корректирующим безрадостный подневольный маршрут.

Тогда казалось - все, кончена жизнь! Кончена непоправимо.

Тусклый коридор, выложенный щербатой плиткой в белесых хлорных разводах, словно тянулся в бесконечность, цокали за спиной подкованные сапоги сержанта, ведущего его в ад, вставали перед глазами улыбчиво-глумливые лица дружков-хулиганов, сподобивших его пуститься на это проклятое ограбление магазина, на котором они так бездарно попались...

И почему он пошел на поводу у этих придурков? Не хотел же, знал, что идет навстречу беде... Но возразить - не смог!

А нет бы продолжать тихо-мирно потрошить кошельки загулявших в вечернем городе хмельных шляп и пугливых дамочек... Сидели бы сейчас в пивной, радостно обсуждая перипетии своих улично-парковых похождений и отстраненно слушая рассказы бывалых ребят, уже оттрубивших свое за решеткой и рассуждавших о жизни в неволе с легкомысленным пренебрежением - мол, где наша не пропадала!

Щелкнул запираемый засов двери, и на него, робко замершего на пороге, уставились тускло и настороженно глаза обитателей тесного, вонючего помещения. И вдруг из сумрака, пропитанного прогорклым, едким запахом запахом тоски, злобы, страдания вперемешку с дешевым куревом, смрадцем параши и горечью чифиря, неизбывным запахом тюрьмы, - донеслось спокойно и миролюбиво:

- О, кремешок нерасколотый подвалил... Знаем такого, наслышаны. Ну, сидай сюда, кремешок, знакомиться будем...

И обреченность ушла. Здесь сидели те, кто знал о нем - не выдавшем организатора ограбления, нашедшем в себе силы промолчать об оставшемся в стороне пахане, что теперь и зачтется... Значит, правильно говорили, что тюрьма - как почтамт.

И он смело подсел на нары к седому угрюмому человеку, протянувшему ему папиросы...

Ныне, когда ему за шестьдесят, а тюремный стаж давно перевалил за четверть века, тот далекий щенок из брехливой стаи нищей послевоенной шпаны вспоминается со снисходительным смешком.