Том 9. Три страны света

В хорошо сохранившихся архивах Главного управления цензура и С.-Петербургского цензурного комитета не числится, однако, бумаг, из которых явствовало бы, что «Примечание…» было написан? по особому требованию высшего цензурного начальства. Некрасов следовал здесь общему правилу, по которому произведения, представляемые в цензуру по частям, должны были сопровождаться определенной гарантией относительно благонадежности целого (см., например, аналогичную записку И. И. Панаева, направленную цензору А. Л. Крылову 18 декабря 1851 г. в связи с предстоявшей публикацией романа «Лев в провинции», — ЦГИА, ф. 777, он. 1, ед. хр. 12, л. 153).

В «Примечании…» не говорится о том, что «роман еще не весь написан», — напротив, речь идет о законченном произведении. Некрасов просит лишь о разрешении — в случае непредвиденных задержек — «представлять исключенное место вторично, на особых листках, в исправленном виде», ибо «при запутанности действия и множестве лиц значительное исключение может привести к неясности и бессмыслице при дальнейшем ходе романа» (ПСС, т. XII, с. 41).

Наконец, не Некрасов «подтвердил своей подписью» обязательство, данное Панаевой, а Панаева сделала это под документом, написанным и подписанным рукою Некрасова (см.: ЦГИА, ф. 777, он. 1, ед. хр. 1961, л. 2).

Меры, принятые Некрасовым, достигли своей цели. Из сопоставления текста с аннотацией содержания, помещенной в «Примечании…», видно, что авторам не пришлось существенно отклоняться от первоначального плана. Придирчивость А. Л. Крылова, цензуровавшего «Три страны света», возможно, несколько умерялась и тем, что в записке шефа жандармов «Современник» был отнесен к числу «лучших наших журналов», которые «по справедливости уважаются публикой», а о Панаеве и Некрасове сказано, что они — в отличие от Белинского — «не имеют важного влияния на дух журнала». [29] Тем не менее совершенно избежать столкновений с цензором, по-видимому, не удалось. 31 декабря, в канун 1849 г., А. Л. Крылов писал председателю С.-Петербургского цензурного комитета М. Н. Мусину-Пушкину: «Возвратившись от Вашего превосходительства, я решился приготовить себе досуг на завтрашний день и прочитал всю находившуюся у меня часть романа „Три страны света“. Резона останавливать нет никакого; а между им одна сцена безотраднее другой. Все зависит от развязки, но тут ее предвидеть нельзя. Считаю долгом испросить позволения Вашего превосходительства подписать эту часть и возвратить редакции. Часть эта в том же духе, как и предшествующая, меняется только местность; действие происходит здесь частию в Петербурге, частию на Боровицких порогах». Председатель цензурного комитета вернул рукопись цензору, предписав ему «руководствоваться в отношении ее цензурным уставом». [30]

Несомненное цензурное (или автоцензурное) вмешательство наблюдается лишь в главе I части третьей — в тексте стихотворения («Когда горит в твоей крови…»), где вместо эпитета «свободный» («Свободный по сердцу союз») поставлены точки.

Другие случаи цензурного вмешательства не обнаружены. Но если верить Панаевой, они были нередки: «Мы встречали немало досадных препятствий со стороны цензора: пошлют ему отпечатанные листы, а он вымарает половину главы, и надо вновь переделывать. Пришлось бросить целую часть и заменить ее другой» (Панаева, с. 176). Возможно, отдельные главы и пострадали; вряд ли, однако, была вымарана и заменена другою целая часть. Столь значительное изъятие было бы невосполнимо — и потому, что все сюжетные связи оказались бы разорванными, и потому, что написать заново целую часть (при среднем объеме каждой части в семь печатных листов) было бы невозможно в короткий промежуток времени между выходом смежных журнальных книжек (роман печатался без перерывов).

Пройдя более или менее благополучно через цензуру, роман (в издании 1851 г.) попал на рассмотрение в Комитет 2 апреля (так называемый Бутурлинский), контролировавший деятельность цензурного ведомства. Заключение о романе дал член Комитета Б. М. Федоров. В донесении, представленном в Комитет 10 января 1852 г. (см.: ЦГИА, ф. 1611, оп. 1, ед. хр. 143, л. 303–305), Федоров, отметив некоторые литературные достоинства романа («рассказ отличается живостью»), указал на «страсть к преувеличениям в выставке грязных сторон жизни», выказываемую в нем, и выразил сожаление по поводу того, что «молодые писатели тратят свой дар на подобные предметы».

Федоров руководствовался официальным предписанием, обязывавшим не допускать «идеи и выражения, противные нравственности и общественному порядку». [31] Возможно, однако, что он сводил и личные счеты: издания, в которых сотрудничал Некрасов, нелестно отзывались о его, Федорова, сочинениях (см., например, анонимную рецензию Некрасова на «Князя Курбского» (ЛГ, 1843, 30 ноября, № 47; ПСС, т. IX, с. 123–127) и, возможно, принадлежавший Некрасову отзыв о «Русском крестьянине, или Госте с Бородинского поля» (ОЗ, 1846, № 5, с. 53–54; ПСС, т. IX, с. 639–640).

Свое донесение Федоров сопроводил многочисленными примерами.

В части первой романа отмечены две сцены: «Сцена преследования героини романа (Полиньки) на улице толстым господином (часть 1-я, стран. 46 и 47), сцена с Каютиным, потчующим ее шампанским (часть 1-я, стран. 89), — совершенно во вкусе Ретив де ла Бретона и Феваля».

О части третьей Федоров писал: «Но как роман легко может быть прочтен и молодою девушкою, то лучше бы не допускать и исключить стихи вроде следующих, обращенных к замужней женщине (часть 3-я, стр. 17)» (далее приводится полностью стихотворение «Когда горит в твоей крови…»).

Докладывая начальству о втором томе романа (части пятая-восьмая), Федоров указал на «весьма любопытные очерки Новой Земли и Камчатки», но и в этом томе нашел эпизоды, «несогласные с нравственным чувством». Так, отрицательную оценку получила часть шестая, в которой «сцены художника и двух натурщиц (т. 2-й, стр. 86-103), так же как и многие другие в этом романе, отклоняются от благопристойности». «Лицо натурщицы Дарьи отвратительно. Она уходит с художником за перегородку; после просит застегнуть ей платье… После представлена пьяной и говорит: „Мать ваша и ты так меня приняли, что я чуть вас всех не убила“».

Не укрылось от Федорова и то обстоятельство, что второй том романа одобрен к печати в 1849 г., «хотя на обертке книги и выставлен 1851 год». Федоров знал, что этот том в издании 1851 г. не перепечатывался, а комплектовался из нераспространенных экземпляров издания 1849 г. Нарушения цензурных правил здесь не было. Тем не менее выходило так, что второй том в издании 1851 г. получил цензурное разрешение раньше, чем первый. По этому поводу Федоров написал: «…это на будущее время едва ли может быть допускаемо, дабы не дать возможности появиться сочинениям, не соответствующим требованиям цензуры в настоящее время».

Неизвестно, какая судьба постигла бы «Три страны света» и его авторов, если бы не вмешательство высшего начальства. Статс-секретарь М. А. Корф, занимавший руководящий пост в Комитете 2 апреля, признал донесение Федорова неосновательным: «Не только в нашей письменности, но и в заграничной часто встречается напечатание первого или первых томов после следующих, и я не вижу в этом ничего, подлежащего замечанию, если и первый, и последний пропущены цензурой. Романы пишутся не для девушек, а грязные картины и картины сладострастия встречаются на каждом шагу не только в древних классиках, но и в ветхозаветных книгах Св. Писания. Всякое произведение письменности должно, смею думать, обсуживать по его роду и цели, а роман — не учебник и не школа нравственности…» (ЦГИА, ф. 1611, оп. 1, ед. хр. 143, л. 303).

Некрасов, видимо, имел в виду в первую очередь Корфа, когда в поэме «В. Г. Белинский» (1855) писал о Комитете 2 апреля: