Два года из жизни Андрея Ромашова

В просторной горнице между тем происходил разговор:

- Связной из Карсуна, господа, - говорил председатель, стоя посреди комнаты в расстегнутой бекеше. - Сомнения у меня не вызвал - пароль знает и на вопросы правильно ответил. Надеюсь, все, здесь присутствующие, прекрасно понимают, как нам важно наладить такую связь.

- Думаешь, не провокация? - поинтересовался его заместитель.

- Стал бы он лезть к черту в самое пекло! Ведь верная смерть.

В ответ с лавок послышалось:

- Ладно, давай его сюда.

- Чем мы рискуем!

- Предлагаю остаться только штабу, - сказал председатель. - Остальным перейти в соседнюю комнату. На всякий случай, - добавил он, усмехаясь.

Когда Андрея ввели в горницу, там сидело человек семь. В полусумрачном низком помещении с завешенными окнами едва белели их лица, было душно и накурено.

Из сумрака выплыло продолговатое, носатое лицо председателя:

- Вот рекомендую. Связной от карсунского освободительного движения. Полномочия проверены. Вопросы есть?

- У меня вопрос! - раздалось из темного угла. - Я сейчас, погодите...

Послышалось какое-то перезвякивание, и перед Андреем возник плотный коренастый человек лет сорока, во френче и скрипучих сапогах.

- Полномочия проверены, говорите? - Он приблизил лицо к Андрею, взглянул ему прямо в глаза.

Андрей вздрогнул: рыжий! Рыжий!.. Перекрашенный, но он, точно!.. Все пропало!.. Бежать? Некуда. Там, в сенях, дюжие парни. Окна? Нет, не выбраться. Значит, погиб, погиб Андрей Ромашов в самом начале своей жизни во славу мировой пролетарской революции. Рука инстинктивно дернулась к карману, но его уже держали, заворачивали локти назад.

- Проверили? - ехидно продолжал между тем рыжий. - Ничего вы не проверяли. Мы с этим, - от ткнул кулаком в лицо Андрея, у того из носа показалась кровь, - мы с этим большевистским щенком давно знакомы. И с мамашей его достойной тоже. - Он сорвался на крик: - Знаете, кто это? Чекист, шпион красный! Теперь, все, все пропало, простофили! Убить его, придушить немедленно!..

- Логачев, тише, - поднялся заместитель. - Тише, говорю, без истерики! Сейчас разберемся, может, ты ошибаешься?

- Я ошибаюсь? Да я из-за этого змееныша чуть два раза не погиб!

- Успокойте его, - невозмутимо продолжал заместитель. - Если это чекист, тоже не столь уж страшно. Он ведь вчера только приехал. Так? обернулся он к председателю. Тот, бледный, кивнул. - Ночевал где, у Кирьянова? Ну что ж, человек надежный, глаз с него наверняка не сводил. Значит, ни с кем связаться он не успел. Кроме того, по нашим сведениям, в уезде никаких чекистских отрядов из губернии нет...

- Я ему вчера ничего по существу не сказал, - вставил председатель. Только предупредил, что поедем в Буераки.

- Вот видите. Убрать его успеем, сейчас надо допросить. - Заместитель повернулся к рыжему: - Вы, господин Логачев, кажется, большой специалист по допросам? Вот и займитесь...

* * *

День у Евдокии Борисовны выдался очень уж хлопотный. С самого раннего утра бегала по учреждениям. Надо было срочно сдавать партию обмундирования для фронта, а ниток не хватило. Потрясая добрым полудесятком мандатов, охрипнув от крика, она все же добилась, казалось бы, невозможного достала ниток столько, что должно было хватить и на белье для отрядов, отправляющихся на подавление "чапанок" - кулацких восстаний в уездах.

При упоминании о восстаниях сердце ее тревожно сжималось. Как там Андрей? Которую уж ночь не ночует дома. Материнская душа чувствовала: он в самом опасном месте, всегда ведь лезет на рожон. Но за делами и заботами она отвлекалась от мрачных мыслей. А тут еще ждала ее нечаянная радость... Когда зашла в свой закуток с громким названием "Кабинет заведующей", навстречу ей поднялась худая, бледная до желтизны женщина с головой, низко, по самые глаза, повязанной платком.

- Вам кого? - Евдокия Борисовна остановилась на пороге и окинула посетительницу взглядом. - На работу наниматься? - И тут же бросилась вперед, будто кто толкнул ее: - Катя? Жива, Катюша!.. А я уж не чаяла... Жива-а!

Женщины, плача и смеясь, обнимались, на мгновение отстранялись, смотрели друг на друга и снова обнимались.

- Я думала все! - говорила Евдокия Борисовна, когда они уселись у заваленного какими-то бумажками и образцами тканей шаткого стола. - Искала тебя. Я тоже после тюрьмы-то свалилась. А ты как в прорубь провалилась. Нету, и все...

- Сыпняк...

- Знаю. Уж не упомню, кто мне сказал, но я в тифозные бараки даже ходила...

- А меня в Инзу вывезли. Тут тогда фронт близко был, нас и отправили подальше...

- Ну ничего, главное, жива. - Евдокия Борисовна сияющими глазами осматривала, казалось, ощупывала подругу. - Подкормить бы тебя, да вот как? Может, паек тебе какой повышенный удастся выхлопотать.

- Ничего, теперь все позади... А с едой... Так муж мой в Симбирск вернулся.

- Он ведь в армии был?

- И сейчас военный. Новобранцев тут учит.

- Это хорошо. А ты? Рассказывай, что же ты... Работать-то у нас будешь?

- Буду, буду! А у вас тут как дела, с материалом тем все в порядке? Сколько из-за него муки вытерпели!

- Да не совсем...

Горестно вздохнув, Евдокия Борисовна стала рассказывать о пропаже сукна, о том, как ходила в ЧК и что ведут это дело Золотухин и Андрей, да вот прошло несколько месяцев, а толку пока нет.

- Ничего, Адрюша парень бедовый, - утешила Катя, - найдут. Помните, как он нас освобождал? - Она задумалась на минуту. - Да, досталось нам за это сукно... А знаете, Евдокия Борисовна, тот рыжий-то - он родом из-под Симбирска. Из поповской семьи...

- Да что ты, откуда тебе известно?

- Я, когда выздоравливать начала, с одной женщиной рядом лежала. Ну, рассказывала ей свои приключения. Она и спрашивает меня: "Он рыжий, плотный такой, невысокий?" В общем, тот самый оказался, Логачев. Эта женщина его с детства хорошо знает. Отец у него в Сызрани настоятелем собора был. И два сына у него, старший одно время там же в городе жандармским офицером служил. Говорит, лютовал при царе, людей бил смертным боем. А этот, младший, в гимназии учился, потом на фронт ушел, офицером, даже вроде гвардейским стал. А отец их в начале той войны овдовел, монашество принял и где-то в архиереи вышел. Богатые были - ужас. Несколько домов у них, хутор...

- Сгинул тот рыжий. Видно, ушел с белыми тогда... Так что теперь все это безразлично.

- Да, действительно... Ну а мне когда же на работу можно выйти?

- Хоть сейчас...

Довольная Евдокия Борисовна поспешила на заседание городского Совета. Наконец-то у нее появилась надежная помощница.

Зал Дома свободы был переполнен. В президиуме председатель губкома РКП(б) Варейкис, председатель губисполкома Гимов и другие знакомые и незнакомые Ромашовой люди. Она опоздала и, с трудом протискиваясь в проходе, разыскивала свободное место.

- В связи с докладом товарища Гимова должен сказать городскому Совету, - говорил с трибуны высокий худой человек ("Председатель ЧК, Андрея начальник", узнала Евдокия Борисовна), - что в последнее время у нас в городе появилось много каких-то довольно странных спортивных обществ, всякие там вроде культурнические организации - "Труд и Свет" и другие, а главное, множество различных религиозных сект и общин: община евангелистов, баптисты, марковцы, сторонники какой-то живой церкви, братство верующих славян... При этом вовсю идет служба в православных церквах. Вам известно, товарищи, что по декрету Советского правительства церковь у нас отделена от государства. Это значит, что кто верит в бога, тот пусть себе молится ему, мы не вмешиваемся. Но только чтобы церковь тоже не мешалась в дела пролетарского государства, не занималась политикой. А вы знаете, сколько попов помогает белым, участвует в "чапанках", открыто призывает к контрреволюции? С такими диктатура пролетариата борется беспощадно... Но что мы имеем сейчас? По городу ползут провокационные слухи, будоражат людей, возбуждают нездоровые настроения. Причем многие из таких слушков идут из церквей и молельных домов. Я хотел бы обратиться к вам, товарищи, с призывом активнее помогать нам бороться с контрреволюционной пропагандой, решительно пресекать ее.