Графоманы

- Ну что, ты был в институте?

Хозяин виновато постмотрел на нее и ответил:

- Видишь ли...

- Вижу. Не решился, значит.

- Да нет, Лена, я был, но профессор... профессора... - Богданов беспомощно водил руками по воздуху. - Да вот, познакомься, - наконец вспомнил про гостя.

- Что, это профессор? - она обидно усмехнулась.

- Нет не профессор, это Анатолий, познакомься.

- Очень приятно, - равнодушно сказала она. - Ну, так где же профессор?

- Лена, Анатолий - научный сотрудник, ученый из института.

- Ах, вот как, - в ее голосе послышались злобные нотки. - Значит, они подсунули вот этого молокососа, а профессор не соизволил даже выслушать.

- Нет, вовсе не то, профессор в командировке, правда, спроси у Анатолия, - Богданов с мольбой посмотрел на Толю.

- Да, в командировке, - соврал Толя.

- В командировке, - растягивая последний слог, многозначительно повторила женщина. - А может, заболел, а? - она с презрением посмотрела на Толю.

- Нет, не заболел, - фальшиво играя настаивал Толя. - В командировке, в местной, - добавил он для убедительности.

- Ну и фрукт, где ты его откопал? Да перестаньте вы скоблить чашку! Так, с этим говорить бесполезно, - она повернулась к инженеру.

Тот, потупив очи, застенчиво водил пальцем по столу.

Толе Ермолаеву все это порядком надоело. Он костил себя последними словами за то, что взялся помогать этому симулянту, а теперь за свой же рубль приходится корчить шута горохового. И во имя чего? Но особенно, раздражало то, что он предстал в дурацком виде перед почти сверстницей, которая ему явно понравилась. А все его проклятая доверчевость. На эту тему у него даже была своя личная теория. Например, он считал, что для того, чтобы помочь человеку, ни в коем случае нельзя входить в его положение. Нет, речь, конечно, не о простеньких ситуациях. Речь идет о ситуациях сложных, безвыходных. В таком положении советчик доверчивый, сочувствующий совершенно бесполезен. Вместо того, чтобы с холодным сердцем подсказать какой-либо выход, пусть и не лучший, он долго выслушивает потерпевшего, входит постепенно в его положение и окончательно запутывается. А как же иначе, ситуация-то безвыходная! Поэтому, считал Толя Ермолаев, он никогда не смог быть бы врачом. Тем не менее, он до неприличия часто попадал вот именно в такие ситуации, конкретной причиной чему служило его свойство слушать собеседника не перебивая.

Но сейчас он решил - хватит:

- Я, пожалуй, пойду, - как можно тверже сказал он, глядя прямо в облезшую раковину, полную немытой посуды.

Богданов встрепенулся.

- Нет, нет, постойте, попьем чайку. Вы обиделись зря. Лена просто немного взволнована, но это совершенно сейчас пройдет. Лена, - он взял ее за руку, - Анатолий действительно научный сотрудник, да он просто работает в отделе Суровягина.

- Так может... может быть это он... - Елена не договорила.

- Что ты, молчи, молчи, - перебил Богданов. - Присядь, выпьем, ей-богу.

Он усадил ее напротив Толи и принялся разливать чай.

- Так вы прочли рукопись? - Елена испытующе смотрела в глаза Ермолаеву.

- Можно сказать, что нет. Я только прочел насчет десятого спутника и больше рукописи не видал, - Толя решил наконец покончить с враньем и рассказать все как есть: - Понимаете, это все далеко от моих научных интересов, рукописью занимается Калябин.

При этих словах Елена и Богданов многозначительно переглянулись.

- А так вас все это не волнует? У вас, наверное, серьезная работа, а не чепуха какая-нибудь. Подумаешь, спутник, у вас, поди, интреснейшие расчеты поправок к сто двадцать первому члену? Подумаешь, там кто-то целую планету вычислил...

Толя покраснел. По иронии судьбы, именно вычислением поправок сейчас и занимался младший научный сотрудник. Расчеты ему поручил профессор Суровягин, и надо сказать, Толя еще не разобрался толком, для чего они нужны.

- Нет, десятый спутник - это очень интересно, - опять начал изворачиваться Толя, - но Калябин куда-то пропал с рукописью.

- Ага, рукопись уже пропала, вы что же, собиратесь ее уничтожить, сжечь? Бесполезно, я в трех экземплярах печатала, так и передайте вашему начальству. - Глаза ее сверкали благородным гневом.

- Никуда не пропала ваша рукопись, - теперь уже стал выходить из себя Толя, - Извините, я, пожалуй, действительно пойду.

- Держать не станем, - она почти крикнула. Толя встал.

- Да что же, мне вас водой разливать? Что вы, право, - Богданов встал между Еленой и Толей, будто те собирались вцепиться друг в друга. Но, конечно, ничего подобного не подразумевалось, а просто молодые люди слегка были не в себе.

- Я не обижаюсь, успокил Толя хозяина. - Мне действительно пора идти.

- Коля, не держи его, пусть идет, пусть только рукопись найдут.

- Ну как же так, Анатолий, мы же с вами должны многое обговорить, ну побудьте хоть четверть часика, - не унимался Богданов.

- Ладно, обсуждайте, только без меня, мне все ваше вранье надоело. Я ухожу, - она тут же вышла, оставив на кухне тонкий аромат весенних цветов.

- Не обижайтесь на нее, - тяжело вздохнув, сказал Богданов. - Ей сейчас так трудно. Вы присядьте, я у вас много времени не отберу. Понимаете, все так наложилось - и суд, и работа, и тут я еще со своим изобретением, вот она и нервничает. А ведь какая она удивительная, скажите же, ведь она вам понравилась?

- Толя неопределенно качнул головой.

- Понравилась, я знаю. Она нравится многим. Но ведь, что вы могли понять? Это же она с виду такая красивая и холодная, это же, так сказать, кожа человеческая, одежда души. Вы бы знали, до чего она умна, не в смысле обычном, но по доброте своей умна... я путаюсь, не могу сформулировать, потому что сам перед ней виноват. Ах, как виноват, от этого очень нехорошо мне, я все время сомневаюсь теперь, что же я делаю... но видно такая судьба.

Последние слова Богданов говорил уже куда-то в пространство. Толя Ермолаев не понимал, зачем все это ему рассказывают, да еще в такой странной манере - обращаются кажется к нему, а говорят для совсем кого-то другого. Но была в словах этого немолодого человека какая-то сила, наверняка не связанная с их смыслом, а больше с интонацией и настроением.

- Знаете, меня любить глупо и невозможно, я неудачник, у меня ничего нет и все кувырком. Вот квартира, правда, есть, да и то не моя заслуга... если бы не мама... Да и ее нет теперь. А я ведь инженер, Анатолий, не улыбайтесь. Я знаю - вы про табличку вспомнили. Я хороший инженер, у меня десятки авторских свидетельств. Но дело даже не в этом, все это в прошлом. Теперь у меня другое, теперь она для меня - все. Мне бы только свою работу довести, но без нее не смогу. Я уж давно, лет двадцать назад задумал это, но сделать, довести - вот в чем вопрос. Ведь от чего мы страдаем - то за одно, то за другое хватаемся, а довести до ума никак терпения не достает. Здесь уж нужно от всего отказаться, жить только одним и понимать только одно, да трудно это, потому что все спешат, толкаются, суетятся, и стоишь как на проспекте рыжей вороной в час пик. Того и гляди, столкнут или наступят, потому что никто не понимет, зачем надо останавливаться. А она понимает, она одна и поняла.

- А кто она вам? - спросил Толя.

Инженер непонимающе посмотрел на Толю.

- Елена? Я же говорю, она для меня все.

- Нет, я конкретно имею в виду.

- Да она соседка моя, живет напротив, - ответил Богданов, будто преодолевая некстати возникшее препятствие. - Вы, Анатолий, еще очень молоды и вам кажется, что жизнь так же велика, как окружающий мир, в котором она будет развиваться. Нет, я не в тривиальном смысле говорю, вы это поймете, я знаю - потом. Это каждый нормальный человек может понять, жизнь коротка не потому, что мы мало живем, но потому, что многое можем. Однажды вы поймете, что в голове вашей вызревает столько всего, и все это в принципе воплотимо, но только времени для всего нет. Это очень неприятно осознать, и первое, что хочется - все бросить, плюнуть на все... а Елена, что же, - вдруг перескочил Богданов, - если бы не она, я, может быть, так и поступил. Опять пошел бы в КБ. Ну, теперь уж нет, теперь то я доведу. Лишь бы мне одно преодолеть. - Глаза его стали совсем печальными, будто над ним нависло какое-то тяжелое невыполненное задание. - Очень это важно, и сегодня в институте все потому так глупо получилось, оттого, что я опять в это поверил, но сейчас не надо, не будем... Я знаю, Елена здесь мне поможет, только ей ничего нельзя говорить. Анатолий, я ее уж лет пять знаю, с тех пор, как они с мужем поселилсиь в нашем доме, да, пожалй, пять лет и будет. Как они подходят друг другу, то есть теперь уже надо говорить - подходили. Ей-богу, он красавец, высокий, почти как вы, Анатолий, да чуть пошире. Правда, раньше мало внимания обращал на них, как-то не до того все было, но и то я их приметил и даже, знаете, зависть просто брала, до чего люди ладно живут... - инженер виновато улыбнулся. - Теперь вот разводятся через суд. Он ни в какую не хочет, ходит все, уговаривает, а она нервничает. Кстати, вот и завтра обещал придти. Ох, плохо это все кончится, скандал может быть, а ей сейчас нельзя нервничать. Я знаю, так бывает, если в тебе что-то поселилось и грызет тебя, вроде как нарыв, тут бы прогреть его, терапию применить, все глядишь и рассосется, а не то потеряешь контроль над собой. Ей нужно обязательно все это пережить, переболеть, а не то... - Богданов опять прервался, казалось, что он воздуху набирает и собирается куда-то нырнуть. Толя почувствовал это, весь замер и сам перестал дышать. Но тут инженер шумно выдохнул воздух, видно раздумал нырять.