Обратные адреса

Не мог творить он без постоянного общения с людьми, и частенько посещали его и литераторы, и просто знакомые, и для всех он находил время.

Недаром мы называли его "добрый мастер", имея в виду не только отличного писателя, но и сердечного, отзывчивого человека.

"Звезда" начала публикацию эпопеи Алексея Максимовича Горького "Жизнь Клима Самгина" с третьего тома, причем не с рукописи, а с готового набора берлинской типографии Гржебина.

Гранки регулярно приходили в редакцию от секретаря Горького Петра Петровича Крючкова, а один или два раза, кажется, Крючков лично привозил их в Ленинград, где вместе с Михаилом Слонимским, заведовавшим отделом прозы, уточнял дальнейший порядок публикации, а с Петром Ивановичем Чагиным - финансовые дела, связанные с переводом гонорара за границу Горький, как известно, жил в Сорренто.

То ли это было в первый приезд Крючкова, то ли во второй, Петр Петрович позвонил в "Звезду" и попросил прийти в гостиницу "Европейскую", где он остановился, за гранками. Это оказалось кстати, подходили сроки сдачи очередного номера журнала в типографию. От Дома книги до "Европейской" - рукой подать, и через десять минут я уже был у Крючкова.

Но он не торопился с передачей пакета, усадил меня завтракать. Отказаться неудобно, и за чашкой черного кофе я стал рассказывать Петру Петровичу, какие главы "Самгина" уже на выходе и какие посланы в набор, и поблагодарил, что он привез очередные главы, ибо эпопея и так печатается слишком малыми порциями, так что делать пропуски нежелательно: читатель уже на протяжении нескольких номеров привык видеть горьковскую вещь в журнале.

Выпив для приличия чашку кофе с печеньем, я взял со стола пакет с гранками и стал прощаться, но Крючков остановил меня:

- Одну минуточку!

С этими словами он извлек из толстого, крокодиловой кожи портфеля авторучку и дал ее мне.

- В благодарность за ваши старания, настоящий "паркер" с золотым пером!

Это было так для меня неожиданно, что я от смущения растерялся и невнятно стал бормотать, что все делал по долгу службы и вовсе не заслуживаю ни благодарности, ни тем более подарка.

Крючков, заметив мою растерянность, как можно мягче сказал:

- Ну что же вы, дорогой мой, смутились, берите же на память "паркер". Это ведь одна из ручек Алексея Максимовича.

И тут я не устоял: шутка ли, авторучка, которой писал сам Максим Горький! Да в любом музее положи ее под стекло - люди будут останавливаться и любоваться ею! А тут запросто дарят мне этакую вещь.

Много лет хранил я у себя как драгоценность горьковский "паркер", но писать им почти не писал: боялся повредить перо.

Я увез его с собой на Дальний Восток и все годы, что я там жил, ни разу никому не показывал, заранее знал: никто бы мне не поверил, что у меня не чья-нибудь авторучка, а самого Горького, и, если бы ненароком отважился показать, сочли бы меня хвастуном или, чего доброго, страдающим манией величия.

Частенько, оставаясь один, я набирал в авторучку несколько капель чернил и, исписав полстранички, прятал в укромное местечко. Уезжая в командировку и оставляя авторучку в гостиничном номере, не переставал думать и тревожиться о ней. Потом стал возить ее с собой, она и в Орехове была при мне.

И все же не уберег.

В блокаду, когда я был на фронте, соседи по квартире сожгли в железной "буржуйке" чемодан с моими бумагами, - на дне, завернутая в кусок замши, лежала авторучка с золотым пером...

В июне 1931 года пришла в "Звезду" от Исаака Эммануиловича Бабеля заказная бандероль с рассказом "Карл-Янкель".

В коротеньком письме Исаак Эммануилович просил побыстрей познакомиться с рассказом, и если он будет принят, то перевести гонорар и одновременно вернуть рассказ, как он писал, для мелких исправлений.

В тот же день всеми, кто находился в редакции, "Карл-Янкель" был прочитан и перечитан и про себя и вслух, и показался нам до того хорошим, что мы долго гадали, какие еще можно внести в него исправления, если каждое слово стоит на своем месте и звучит как музыка.

Но, как говорится, автору видней.

По распоряжению Петра Ивановича Чагина (Тихонов, кажется, был в это время в отъезде) Бабелю сразу же отправили порядочную сумму денег. На мое замечание, не многовато ли, Петр Иванович сказал:

- Представь себе, Семушка, что вдруг кто-то присылает в "Звезду" "Я помню чудное мгновенье...". Сколько, по-твоему, нужно за него заплатить?

- Аккордно! - выпалил я.

- Вот и мы заплатили Бабелю за рассказ аккордно, как за маленькую повесть. Ведь такой рассказ, как "Карл-Янкель", - украшение журнала.

Словом, все было сделано, как того просил автор: деньги переведены, рассказ возвращен для поправок, но... для страховки, никому ничего не сказав, я снял копию. А вдруг рассказ потеряется в пути? Бывает ведь и так!

Проходит неделя, вторая, третья...

От Бабеля никаких известий. Иду к Чагину, высказываю ему свои тревоги по поводу столь долгого молчания Исаака Эммануиловича. На этот раз, кажется, встревожился и Петр Иванович, обычно спокойный, выдержанный, готовый идти на любые уступки писателю.

- Не будем пока беспокоить Бабеля, ведь работает он очень медленно, оттачивая каждое слово.

В эти дни приезжает из Москвы Борис Корнилов и с присущей ему восторженностью сообщает, что заходил к Бабелю и тот читал ему совершенно необыкновенный рассказ "Карл-Янкель", за которым охотятся все московские редакции, но автор еще не решил, какому журналу отдать предпочтение.

Меня бросило в жар. Не получим мы "Карл-Янкеля", это уж точно! Вот вам, любезный Петр Иванович, "чудное мгновенье"! Что же такое придумать, чтобы рассказ все-таки появился в нашей "Звезде"?

Тут приносят из типографии верстку очередного, кажется, седьмого номера. Сел за стол, перелистал верстку, и глаза мои задержались на цикле стихов то ли Александра Прокофьева, то ли Николая Брауна, теперь уж точно не помню. Автор свой, местный, ничего не произойдет, если перебросим стихи в следующий номер журнала. А вместо стихов заверстаем "Карл-Янкеля", благо копия рассказа лежит у меня в столе.

Побежал к техническому редактору, тот с линеечкой измерил, подсчитал.

- В самый раз на место стихов становится рассказик, ну тютелька в тютельку.

- И переверстки не будет?

- Я ж говорю вам, тютелька в тютельку...

- Тогда ставьте рассказ!

Дней через десять вышел седьмой номер "Звезды" с рассказом Бабеля "Карл-Янкель".

- Вот видишь, - встретил меня Петр Иванович Чагин чуть ли не с восторгом. - Я ведь тебе говорил, что все образуется!

Тут волей-неволей пришлось мне во всем признаться.

- Как?! Без ведома автора? - вскинул на меня большие выпуклые глаза Петр Иванович и стал торопливо раскуривать свою пенковую трубку, с которой почти не расставался. - Ну, Семушка, жди скандала...

Но скандала, к нашей общей радости, не произошло...

...Очень хочется курить, а папиросы лежат в кармане пиджака, который висит на спинке стула, и, только я протягиваю к нему руку, Пальма перехватывает ее и, тыча мордой мне в грудь, велит не двигаться.

Придется потерпеть, уже недалеко до рассвета.

2

Не помню, по какой причине, но в назначенный день нам не удалось отправиться с Митраковым на заставу Хволынка, где служил и погиб командир отделения Валентин Котельников.

Кто-то сказал, что в разгоне тачанка и, как только она вернется, сразу же и поедем.

"Зачем нам тачанка? - недоумевал я. - Откуда она взялась в этих таежных краях? Насколько мне известно из книг, в годы гражданской войны в Приморье не было у партизан тачанок, да и разогнаться на них негде в уссурийских дебрях, где сплошь сопки, пади и горные реки - они весной и осенью до того разливаются, что ни проехать, ни пройти".

Да и Митраков говорил, что отправимся верхом на конях, и даже спросил, силен ли я в верховой езде, а когда я признался, что нет, не силен, стал успокаивать: