Мелкий бес

Существенными для Сологуба оказываются художественные и психологические проекции, связующие его с прозой Достоевского. Сцена убийства Мотовилова, например, содержит прямую цитатную отсылку к «Преступлению и наказанию» (в отличие от Раскольникова, Логин «перешагнул» через кровь и оправдал убийство). [115] Уже в «Тяжелых снах» обнаруживаются свойственные символистским текстам элементы переклички и полемики с классическими образами и сюжетами, осмысление их как «строительного сырья».

В августе 1912 года Сологуб писал А. А. Измайлову: «Мне кажется, что такие великие произведения как „Война и Мир“, „Братья Карамазовы“ и прочие должны быть источниками нового творчества, как древние мифы были материалом для трагедии. Если могут быть романы и драмы из жизни исторических деятелей, то могут быть романы и драмы о Раскольникове, о Евгении Онегине и о всех этих, которые так близки к нам, что мы порою можем рассказать о них и такие подробности, которых не имел в виду их создатель». [116] (Несколько ранее эту мысль высказывал М. А. Волошин в статье «„Братья Карамазовы“ в постановке Московского Художественного театра» [117] и других своих выступлениях; наряду с Достоевским и Толстым к творцам трагических мифов русской культуры Волошин причислял Сологуба). [118] В ретроспективе этого высказывания «Тяжелые сны» — ступень к созданию символистского романа-мифа на основе парадигмы образов Достоевского.

Не без влияния прозы Достоевского складывался психологический портрет главного героя романов Сологуба, в котором выделяются архетипические черты «человека из подполья». «Я — дикий, я — злой, я — порочный», «больной» — неоднократно повторяет Логин (эти же качества наследовал Передонов). «Я человек больной… Я злой человек», — с первой фразы заявляет о себе герой «Записок из подполья».

«Подпольное сознание» Логина (равно как и Передонова) — не единственная структурно значимая черта образа. В «Тяжелых снах» Сологуб впервые представил героя, типичного для его прозы и лирики 1890–1900-х годов, который вместе с тем был новым в русской литературе (с ним могут быть сопоставлены герои сборника рассказов 3. Гиппиус «Новые люди», 1896). В письме от 15 ноября 1895 года к Л. Я. Гуревич он объяснял, что в центре романа — «современный человек, живущий более книжными и отвлеченными интересами, потерявший старые законы жизни, усталый, развинченный и очень порочный, Логин ищет истины и предчувствует ее, ищет сознательно (…) Жизнь его и есть вся непрерывно(е) искание истины, но на всех путях жизни ищет ее тщетно, потому что истина не покупается трудом, а дается даром и вдруг, как девичья любовь». [119]

События романа разворачиваются в уездном городке, в котором, за неимением средств, вынужден служить учитель Василий Маркович Логин. Служба ему ненавистна. Жизнь русского захолустья (карты, пьянство, сплетни, грубые развлечения) вызывает у него раздражение и ненависть. Логин предстает мучеником, осужденным видеть только «непрерывное зло жизни» — бесцельной, нелепой, глупой, дикой, злой, жестокой, злобной, больной, мертвой (Сологуб намеренно играет этими словами на каждой странице, ведь весь мир в его представлении лишь «зеркало злой воли»). [120]

Логин буквально заключен в магический круг зла: около него непрестанно мелькают «глупые, злые лица», звенит «злобный смех», нашептывают «злые думы» и «злые речи», наполненные «жестоким ядом злой клеветы», его преследует «кто-то злой и туманный» и т. д. и т. п., сам он страдает приступами «дикой злобы». «На мне отяготела жизнь»; «Мы потеряли старые рецепты жизни и не нашли новых», — сетует герой.

«Мы», от имени которых ведет ламентации Логин, относится к тем, кто вступил в активную жизнь в начале 1880-х годов — в период наступившей после 1 марта 1881 года духовной и политической реакции, — о них Сологуб вскользь заметил на полях рукописи «Одиночества»: «Типы молодого поколения, еще более дряхлые, чем он сам (герой поэмы. — М. П.). Общество относится к революции как робкий онанист. Онанист смело вкусил запретного плода, отверг все авторитеты и всю рутину. Беспредельно смелый и свободный дух. Никогда не установится. Вечная жажда». [121] В стихотворении «Восьмидесятникам» он диагностировал:

Логин лишен воли влиять на порядок вещей; «казенный пирожок» или «инспекторское место» его также не прельщают, а потому внешняя жизнь, испытующая его безобразием, постепенно теряет для него осмысленность, значение и даже реальность. Она ему только «кажется» («все в городе производило впечатление жизни мирной и успокоенной») [123] и создает «прочную иллюзию томительно-неподвижного сновидения». [124]

Герой «Тяжелых снов» находится как бы на пороге здоровья и психического расстройства, в состоянии «полусна-полубреда», скуки, тоски и томления: «Все колебалось в туманном сознании Логина», «томило ощущение сна и бездеятельности»; «Душа колебалась, как на качелях», или даже «за порогом сознания» [125] (ср. у Шопенгауэра: «Жизнь качается, подобно маятнику, взад и вперед, между страданием и скукой, которые оба действительно суть ее последние части»). [126]

Угнетенная психика Логина едва сдерживает напор асоциальных инстинктов: не без усилия над собой он преодолевает запретное влечение к Леньке — мальчику, которого он взял на воспитание; его томит сладострастное желание мучить и истязать Анну. В этой непосильной борьбе его сознание ослабевает («злоба и ненависть овладели Логиным»), и он совершает «зверское преступление» — убивает Мотовилова («Опять взмахнул топором, еще и еще. Хряск раздробляемых костей был противен. Отвратительна была размозженная голова. (…) Чувствовал почти облегчение, почти радость»). [127]

Картины «тяжелых снов», галлюцинаций и кошмаров Логина (а также Клавдии Кульчицкой) были исполнены Сологубом с художественным мастерством и психологической достоверностью. Критики справедливо отмечали, что он владеет «поразительной способностью воспроизводить болезненные состояния души, истерические ощущения (…) сны, видения, кошмары, химеры и т. п. В этом направлении он достиг колоссальных и удивительных результатов. Его область между грезой и действительностью. Он настоящий поэт бреда». [128] (В выписке из этой публикации Сологуб сделал примечание: «Я — настоящий поэт бреда»). [129]

В 1905 году в связи с переизданием «Тяжелых снов» В. В. Розанов заметил: «Письмо автора не везде ровно, там, где он касается редких случаев психологии и жизни, именуемых неопытною юностью и недоучившимися своей науке профессорами „извращенностью“, там письмо его приобретает такую силу и глубину, что страницы его романа хочется назвать, в данном направлении и с данным содержанием, первенствующими в нашей литературе». [130]

В подготовительных материалах к роману имеется выписка, из которой следует, что Сологуб стремился вложить в образ Логина черты психического нездоровья: «Raptus melancholicus: Больной стремится не к достижению цели, а лишь к внешнему выражению того, что тяготит его сознание, к проявлению ужасного невыносимого состояния, требующего какого бы то ни было изменения. В образе действий нет плана, целесообразности, а больной действует как слепой, как бы конвульсивно. Необузданность, жестокость: убивая, отвратительно калечит. По совершению действия всегда чувствует облегчение, мгновенно освобождается от мучительного состояния». [131]