Знают истину танки !

Пожилой нормировщик, рыхлый, растерянный:

— Товарищи! Товарищи! Да где вы читали, где вы видели, чтобы лагерные восстания удавались? Это же не бывает!

Он мучается, ломает пальцы. Галактион Адрианович, двинув бровями, говорит ему по соседству:

— А где вы вообще видели восстания? Они только начинаются.

Евдокимов:

— Никаких активных и позитивных действий мы предпринять не способны. И недаром каждый день от нас уходит по несколько дезертиров. Эт-то показательно.

Богдан кричит:

— Так шо нам — за бабьи сиськи трематься?.. Нас тут як тараканов передушат! Треба яку-сь-то иньшу справу!..

Климов зло:

— Значит, "не надо было браться за оружие"?!

Евдокимов (твердо и на этот раз быстро):

— За ножи? — да, не надо было! Прежде, чем все это начинать, головой надо было думать, м-мыслители!..

Магомет поднимает руку, удерживая Климова от ответа:

— Хорошо, полковник. Но уже после ножей вы взялись руководить. Значит, вы видели выход. Какой?

Евдокимов всех обвел глазами. Чуть подумал. Не потому, что не знает. Усиленно сдерживаясь:

— Давайте рассуждать трезво, товарищи. Победить — мы вообще не можем. Никто из вас не возьмется даже назвать, как это мы могли бы «победить».

Нормировщик, очень волнуясь:

— Но нам три дня подряд предлагали выйти на работу — и надо было не отказываться!

Антонас из угла (он все так же не садится):

— А расстрелянных — в землю? А номера — опять на лоб?

Евдокимов:

— Не надо нам гадать. Никаких фантазий нам не надо. Рассуждайте логически. Мы можем только с м я г ч и т ь п о р а ж е н и е. И эту грозную передышку в несколько дней — меня оч-чень беспокоит их молчание — надо использовать действительно не для того, чтобы за сиськи трематься, как я тебе, Богдан, и говорил! — а для п е р ег о в о р о в! Чтобы наименее болезненно вернуться в рамки… мирной жизни.

Косой рывок.

Барнягин:

— То есть… просить гражданина начальника… разрешить нам вернуться на каторгу?.. Так??

За его спиной раскрывается дверь. Часовой:

— Товарищ полковник! Дежурный по дозорам — Мантров. Срочное сообщение!

Голос Евдокимова:

— Пусть зайдет.

Часовой выскакивает, впускает Мантрова и Федотова. Они перепоясаны, подтянуты, Мантров — с номерами, Федотов — без. У Мантрова его постоянное рассчитанное спокойствие, говорит как об обычном:

— Со станции слышен сильный рев моторов. Это — не автомашины. Или трактора, или…

оборачивается на Володю. Тот взволнован, решителен, переклонен вперед:

— …танки! Я различил стволы и башни. По шуму — танков с десяток.

Гай резко поднял голову, лежавшую лбом на столе. Послушал Володю. Обвел присутствующих. Встал. Богатырь. Ястребиный профиль. В тишине — тихо:

— Это не бульдозеры, ясно… Полковник, вы не правы: начинали не мы. Начинал тот, кто сдавал нас в плен, а выжившим навьючивал немыслимые сроки. Начинали те, кто нашил на нас номера и запер бараки. Те начинали, кто…

разгорячается

…оплел нас стукачами, бил палками и бросал в ледяные карцеры. Никогда с сорок первого года — да со дня рождения самого — не было у нас никакого выбора! И сейчас его нет: надо готовить бутылки горючие! И щели копать! И будем с танками драться!!

Он — пойдет на танки! Это видно. Музыка!

И Федотов пойдет!

А Мантров (с ним в кадре)…?

ЗАТЕМНЕНИЕ. ШИРОКИЙ ЭКРАН.

Ночное небо светлее ночной земли, и рядом с баррикадой видны два черных силуэта — сторожевой дозор. Ветерок чуть треплет спущенные уши их шапок.

А дальше, за проломом — разбросанные огоньки поселка. Оттуда, издали, иногда прожектор быстро прошарит по земле, ослепит и погаснет.

Мы успели разглядеть, что здесь — Федотов и Мантров.

Они долго молчат. Вздох:

— Да, Володька… Думали университет вместе кончать, а кончим вместе — жизнь… Вот попали в заваруху…

Молчат.

— Здорово все-таки Гай сказал. Никогда, у нас не было выбора, Витька. Не выбирали мы, где родиться. А родясь — не могли не думать. А за то нас схватили — и опять-таки не могли мы не бороться. И за это теперь умрем…

Пауза.

…Утешимся только тем, что сколько мир стоит, лучшие никогда не выживают, они всегда умирают раньше. Во всей истории так. И на войне так. И в лагере.

— Ну, не согласен. Выживают всегда — умные.

— Так, может быть, умные — не лучшие?..

Молчат.

— А вообрази, если б тебя сейчас выпустили и Ауру тоже, — ведь ты б на ней не женился.

— Почему ты думаешь?

— Вас просто телячий восторг соединил. А ведь она — чужой человек: католичка, литовка.

— А та, которая нас всех сюда заложила, была комсомолка и русская.

Молчат.

— Слушай, Вовка. Последняя, может быть, ночь. Пойди уж к ней.

— Как же ты останешься один?

— Ну, на часок.

— Н-н-нет…

— Если я тебя отпускаю?

— Не соблазняй.

Пауза.

— Ну, тогда иначе. Пойди разбуди Генку, мы постоим с ним. А потом приходи с Аурой вместе — и вы постоите.

— Так — давай!

— Вали!

И Володя уходит в нашу сторону.

стихают его шаги.

Мантров некоторое время неподвижен. Ждет. И вдруг…

настороженная музыка. Что случилось??

быстро идет

в пролом!

И мы за ним!

Мы плохо видим его в темноте, у земли. Он крадется, он бежит! Легкий топот его и срывчивое дыхание. Пугающе-громко из темноты взвод затвора и:

— Стой! Кто идет?!

Мантров задыхается:

— Не стреляйте! Я к вам! Не стреляйте!

Луч фонарика оттуда ему в лицо. И теперь видим, как он поднял руки:

— Не стреляйте! Я — добровольно!

Группа военных в полушубках. Один выступил, слегка обыскал Мантрова при боковом свете фонарика.

— Взять руки назад! Марш!

Увели вглубь, сквозь них. Фонарик, перед тем как погаснуть, косо скользнул по плакату:

КТО НЕ С БАНДИТАМИ…

Темно.

Вдруг — яркий свет. Просторная комната. Портреты Ленина и Сталина. Десятка полтора офицеров — за длинным столом и кто где попало. Золотые и серебряные погоны. Широкие. И узкие судейские. Подполковники, полковники. Военного вида и чиновного.

Начальство лагеря — Чередниченко, Бекеч, оперативники — сбились в сторону, они тут ничтожны.

Яснолицый высоколобый подполковник с тремя орденами стоит посреди комнаты прочно, властно (портрет беспощадного Сталина пришелся сзади него) и как бы рубит указательным пальцем:

— Так. Обстановка в лагере, настроение, планы, организационная структура, — это все ясно. Благоразумие Евдокимова — учтем по вашему свидетельству. Непримиримость других членов штаба — тоже. Но это не все!

БЫСТРЫЙ ОБОРОТ ОБЪЕКТИВА ВКРУГ КОМНАТЫ, И ОН ПОКАЧНУЛСЯ

ПРИ ЭТОМ.

Мантров — бледный, у стены. Рядом стул, но он не сидит. Языком пробивает сухие губы. Близ него на стене — военная таблица со штыковыми приемами.

Тот же голос:

…Ведь вы были уважаемым бригадиром! Вы жили в самой этой каше и не могли не знать: кто резал людей? Кто посылал резать? Кто писал листовки? Кто руководил штурмом лагерной тюрьмы? Кто им выдал инструмент с хоздвора?

Обезумело смотрит Мантров. Таких несколько минут на жизнь, и можно потерять разум.

Голос все громче, до крика:

…А уж о собственной бригаде вы расскажете нам все! — все! О каждом! Мне подсказывают, у вас есть дружок и одноделец Федотов — вот он нас очень интересует!

Мантрову — невыносимо. Его как штыком пригвоздили к стене.

Он бьется и кричит:

— Я не для этого к вам пришел! Я пришел потому… что я не одобрял восстания! Я не хотел умирать! Я хочу отбывать срок! Но я не обязан быть предателем! Я — не предатель!..

И — упал на стул. Заплакал.

В кадр вступил яснолицый подполковник:

— Ни-кто не смеет назвать вас предателем! Но помочь правосудию вам придется.

МЕДЛЕННЫЙ ПОВОРОТ. ОБЪЕКТИВ ПРОПЛЫВАЕТ

по офицерским лицам. Они застыло смотрят на нас. Они уже победили! Серебро и золото! Изваянные самодовольства! Великое государство! Держава полумира! Кто — дерзнул?!