Заре навстречу

Артелям вменялось в обязанность пороть провинившихся шахтеров по приговору "артельной расправы".

Стоимость ничтожного продуктового пайка, состоящего пз гнилой муки и лежалой крупы, была настолько высока, что в дни расчета шахтеры почти ничего не получали на руки. И только после Февральской революции горнякам стали выдавать по пять фунтов муки на неделю.

Ьначале Алексину казалось, что он не сможет примириться с хищениями и всевозможными мерзостями творящимися на руднике: с жесточайшей системой штрафов когда десятнику достаточно было обнаружить в вагонетке кусок породы, чтобы не только лишить шахтера оплаты за добытый уголь, но еще и наложить на него штраф; за грубый ответ десятнику шахтер штрафовался тремя рабочими днями.

Девятилетние ребятишки работали на сортировке угля, а с двенадцати лет их брали в саночники или на откатку. Изувеченных во время работы обвиняли в нарушении правил безопасности и выселяли из балаганов и землянок даже зимой.

Когда Алексии попросил Штоккера дать пособие семьям двух горняков, заваленных породой в шахте Штоккер сказал строго:

— Мои военнопленные соотечественники работают в шахте, но я не питаю к ним жалости. Рабочий не имеет нацип. иЯ могу хотеть победы Германии пад Россией, но русской революции я предпочитаю победу России над Херманиеи, и, усмехнувшись, заявил: — Ваше национальное чувство слишком ограниченно, чтобы понять это.

Постепенно Алексин выработал для себя весьма удобную жизненную позицию. Он стал добряком. Это была тихая, безропотная, уступчивая и безразличная ко всему доброта. Она служила защитой от укоров совести, душевных тревог. Он уступал всем, покорно подписывал замеры проходок, существующих только на бумаге. Знал, что проходку через плывун надо вести при помощи сплошного крепления, но не запрещал обычный способ, будучи уверен, что Ирисов сорвет на этом немалые деньги.

А когда однажды плывун удушил забойщика, Алексии тайком через кухарку передал жене погибшего четвертной билет.

Асмолов доверчиво рассказал Алексину о причинах, побудивших его поехать на рудник. Руководствуясь своей привычной добротой, Алексин согласился, что открытые разработки действительно облегчат каторжный труд шахтеров, и горячо поздравил Асмолова, хотя был глубоко убежден в несбыточности этих планов.

После Штоккера власть над Алексиным перешла к Ирисову, и тот строжайше предупредил его, что компания сейчас ведет через посольство переговоры с Советским правительством о возврате рудников хотя бы в порядке концессии. И поэтому ни одного лишнего пуда угля из копей большевики забрать не должны.

Покорно следуя этому указанию, Алексин намечал новые проходки, минуя самые богатые пласты, или создавал трудные условия для их разработки.

Когда предложенное им направление проходки утверждалось, штейгеры, десятники, руководя работами, еще усугубляли трудности работ. Но теперь шахтеры прорубали пустую породу вдвое быстрее, чем рассчитывал Алексин, и иногда, совсем неожиданно для него, натыкались на мощный угольный пласт.

На заседании Совета управления копями было решено начать в шахте Капитальной проходческие работы, ведущие к мощному угольному пласту.

Сухожилии объявил, что все коммунисты и активисты профсоюза мобилизуются на подземные работы, которые будут идти круглосуточно. А разработка, направление проходческих работ поручается не маркшейдеру, а инженеру Асмолову.

Правда, еще до заседания Асмолов принес свои извинения Алексину и сказал, если тот считает себя обиженным, то он готов немедленно отказаться от этого предложения самым решительным образом. Но Алексин с таким чистосердечием убеждал не беспокоиться и вел себя так, будто это решение было подсказано Сухожилину чуть ли не им самим. Асмолов успокоился и только попросил познакомить его с материалами, необходимыми для работы.

Во всей этой истории Алексина больше всего волновало, не располагает ли Сухожилии какими-нибудь данными, руководствуясь которыми он сначала отстранит его от маркшейдерской работы, а потом, пожалуй, сможет поступить и покруче.

Навестив Ирисова, Алексин высказал ему свои опасения. Но Ирисов не придал им никакого значения. Его заботило только одно: если на Капитальной увеличится добыча, в случае возвращения рудника компании ему не усидеть на месте управляющего.

Разложив на полу планы рудника, чертежи шахт, Ирисов часами ползал на четвереньках, пытаясь угадать, в каком направлении начнет новую проходку Асмолов.

Развернув план рудника тридцатилетней давности, Ирисов увидел на нем обозначение старой шахты, почти примыкавшей своими штольнями к Капитальной. Эта шахта принадлежала купцу Мачухину, но после одной особенно снежной зимы ее затопило паводком. У Мачухина не оказалось свободных денег, чтобы начать дорогостоящую откачку воды. Устье стволов закрыли бревенчатыми настилами, они поросли бурьяном, и на поверхности почти но осталось следов от бывшей шахты.

И вот, разглядывая порыжевший от давности план этой заброшенной шахты, Ирисов вспомнил о своей лихой выходке, когда он затопил Пичугинскую шахту и сорвал на этом богатейший куш. Ведь достаточно Алексину наметить на плане угольного поля богатый пласт, лежащий в направлении заброшенной шахты, и передать его Асмолову, как тот, руководствуясь этим, поведет проходку к затопленной шахте.

Алексин согласился это сделать, тем более что тут имелись залегания угля, правда не очень значительные но преувеличить их было не сложно. В главный же свой замысел Ирисов Алексина не посвятил.

Получив от маркшейдера чертежи и планы шахт, Асмолов приступил к разработке направления новой проходки.

Обычно только после раскомандировки шахтер узнавал, на какой участок поставит его десятник. К концу смены очистные работы велись без крепежа, лишь бы не рухнула в упряжку кровля. Вступая в незнакомый забой, шахтер долго, с опаской приноравливался, приспосабливался и, вырубив свой пай, уходил, не думая о том, как можно было бы завтра ловчее здесь брать уголь.

Из попытки Опреснухина закрепить забой за каждой артелью ничего не получилось: слишком различны были условия труда. Никто не захотел добровольно брать трудные участки.

Самым тяжелым считался западный тупиковый забой на нижнем, мокром горизонте. Сухожилии убедил Краснушкина подобрать артель из шахтеров-партийцев, чтобы стать в этот забой. Воздух здесь был стоялый, вязкий, теплый, как над гниющим болотом. Илистая студеная вода хлюпала под ногами, сочилась со стен. Осклизлые от сырости крепления обросли серой мертвой плесенью.

Угольный пласт был стеклянно-жестким, и с первого взмаха обушка забой заполнялся сухим дымом непромокаемой угольной пыли. Щелочная вода разъедала одежду и тело, старые поршневые насосы часто портились, трубы забивало, и тогда вода угрожающе подымалась.

Раньше десятник посылал сюда только самых строптивых или проштрафившихся горняков.

Первые дни "партийная команда" (так прозвали артель Краснушкина) давала на обушок меньше ста пудов.

Но все эти дни, собираясь после смены в рудничном дворе, краснушкинцы обсуждали, как лучше приноровиться к тяжелому забою.

Шахтеры всегда опасались вести очистные работы длинными забоями: достаточно не уследить за каким-нибудь угрожающим участком кровли, и из такого забоя не выскочить.

Но краснушкинская артель стала хозяином забоя. Бояться, что кто-то до тебя поставил крепь "на соплях", заметил трещину в кровле, видел, как сжимается ходок под оседающей породой, но не сказал об этом сменщику, теперь не было причин.

Краснушкин смело приступил к очистке и нарезке длинного забоя и скоро в каждую смену стал давать с обушка по полтысячи пудов.

Спустя некоторое время на шахтном дворе тянули жребии. Из шапки Опреспухпна, поплевав на стороны и выругавшись на счастье, забойщики вытаскивали скрученные бумажки с обозначением номеров забоев, которые закреплялись за артелями до выработки. Краснушкину пришлось расформировать "партийную команду", чтобы распределить людей, имеющих опыт работы на длинных забоях, по другим артелям. Но каждый раз, когда надо было показать пример самоотверженности, воли, бесстрашия и бескорыстия, коммунисты-шахтеры снова собирали свою старую команду.