Холмы России

Вертелся на коне плантатор в техасской шляпе, с хлыстом, а лицо не показывает.

Рябили в небе летящие птицы. Отставших, обессиленных поднимало, забрасывало ветром от стаи, выше, выше заносило, ломало. Встрявшие в траве перья мокли, черные с синевой, серые и совсем маленькие, голубые.

Что же случилось, что под осень покидают гнезда, летят от берез к пальмам и снова к березам-к весеннему плачу родному? Видать, когда-то с землею стронулись к северу гнезда, а может, и поубавилось дровец в солнечной топке, что уж и не прогревает углы, замораживает? Вот и летят от гнезд к теплой се

"Всем тяжела жизнь на земле, да и быстра, слишком быстра Будто и не жил, и не было ничего. Как у всего и у всех Зачем далеко ходить, высоко летать? О чем думать? Ты под своими ногами",-ниже и ниже клонил голову.

- "Барин, Антон Романович? - Услышал вдруг он.

На пороге стояла женщина в деревенском платке.

Глаза тьмущие, немигучие, студеные, как под ветром в тени платка, да будто двойным косили, как отсветом ненастья на темной воде, явится, обнадежит и пройдет.

Она поставила у порога баул из желтой клеенки, с блестящими замками.

- Барин, Антон Романович?

Он выполз из кресла, с трудом распрямился.

- Что тебе?

- К вам я. Полы помыть или погадать. Карты у меня. Сиротку-то не забыли?

"Серафима",- понял Антон Романович.

- Как же... как же,- проговорил он и, как прежде, протянул было руку для поцелуя, но опустил.- Что на пороге стоишь? Садись.

- И посижу с вами, и все что угодно вспомянем, барин, Антон Романович. Ополоснуться бы. А то в дороге всю грязь вытерла. Ай, грязи сколько! И стираются, и моются, а все скобли.

Антон Романович принес из душевой гостиницы ведро горячей воды и ведро холодной из колодца.

Серафима на засов закрыла дверь в сенях. Налила в таз воды, посмотрела в слуховое окошко. Зеленела помокшая крапива, возле дороги колодец с распятием под нависшей красными гроздьями бузиной.

Скорой была баня. Свежий халат клюковками из баула достала - надела. Постояла, пошатываясь в туфельках на каблуках. В слуховом окошке ручное зеркальце приладила. Волосы скручивала, оплетала белоснежным венцом косынки и поглядывала в поле, на поворот дорожный у кустов.

Вынесла ведро, вылила в яму у сарая. Постояла, оглядывая поля в желтом солнце, кое-где серые, старой ометной соломой прели: "Неужто заграница?"

За сараем гостиница - одноэтажный каменный дом с башенками по углам,похожая на небольшой замок.

Был и ров, наполненный водой, заросший ряской, и мостик перед входом.

Двое немцев прохаживались по садовой аллее. В центре клумба с вишневыми астрами. Небольшой фонтан моросил, в высоте, над цветами, сияла полоской радуга.

* * *

Антону Романовичу кое-что перепадало от гостей.

Скупал и вещицы, привезенные из России, перепродавал. На домик спешил скопить. Теперь и Серафима к делу.

Он посмотрел в замочную скважину, ближе и ближе глазом. Увидел мерцавшую тьму, в которую, посвечивая, водило бездонное, гасло, приближаясь, и снова занималось в глубине: ее глаз в замочной скважине скрылся.

За сумраком сеней мутнело слуховое окошко. А в сторонке, чуял, стояла она. Сердце его словно уж чего-то и достигло. Яростного своего братца вспомнил с опозданием. Заторопился в неожиданном. Усы подфабрил, длинную бархатную с накладными карманами куртку надел.

Примазал бриолином поредевшие волосы. Лицо хоть и усохло, кожа натянулась, но не морщинилась. Жесткие брови косматились, а глаза углубились в щелочки, осторожно поглядывали.

Серафима вошла повеселевшая.

- Боже, боже,- оглядывая ее в халатике клюковками, произнес Антон Романович.- Был небольшой комочек. Откуда что взялось? И линии, линии, кто их установил? Не так и не этак, а как положено только одной. Ах ты какая стала!

Он пригласил ее в уголок, к столику с винцом в графинчике. Налил в рюмки.

- С прощением,- сказал он.

Серафима чокнулась, но пить не стала.

- Плохо, когда от женщины вином пахнет,- проговорила игриво.

- Мы же свои. Свойки. Так у нас?

- Если только силой вольете.

- Зачем же силой?

- Сами ведь желаете, а не я.

Антон Романович подошел к ней, взял ее рюмку. Подносил к губам. Серафима улыбалась и отворачивалась.

- Нет у вас силы, Антон Романович, нет.

- Силы захотела!

Вино пролилось на халатик.

- Только замараете. А силы нет и быть не может, Антон Романович, нет,задорила и словно уже злилась она.

Антон Романович отошел, отдышался.

- Зачем приехала?

- Халатик-то замарали. Новый. В Даниловском универмаге купляла.

Она отвернула ворот халатика, посмотрела с изнанки, ресницы опустив. Молодая. Туфелька на полу.

Антон Романович графинчик наклонил над рюмкой.

Полилось вино густое, хмелем и розой запахло.

Серафима одной рукой рюмку подняла, а другую - па грудь положила.

- Нет, Антон Романович, совеститься буду: что подумаете: баба вино пьет. И строгости не будет.

Поставила рюмку.

- Не лихая ты,- подосадовал барин.

- Не обижайте, Антон Романович.

- Чем же я обидел тебя?

- А желание у вас, чтоб я милая была для вашего удовольствия.

- Да я так. Просто так сказал.

- Тем более, Антон Романович. Значит, и без желания. Пустые слова.

Антон Романович руками шлепнул и голову опустил:

- Ну до чего же дотошная. До чего же дотошная.

Вот я спросил, зачем ты приехала. Ведь и опять что придумаешь, простой вопрос извратишь.

- По делу к вам.

- Говори. Я тебя слушаю,- ответил Антон Романович и потрогал усы, будто уж и занервничал: не ладился разговор.

- Совестно мне, Антон Романович,-сказала Серафима и опустила голову.Одинокая я. Астафий, бывший мой муж, три года в убитых числился. Из документов моих его вычеркнули. А явился,- Серафима огляделась.- Вроде как упокойник. Боюсь с ним. Сбежала я от него. Дело такое, Антон Романович, что и винить-то меня нельзя, будто развязная я какая.

- Да говори ты.

Серафима руками закрыла лицо.

- Какого подходящего немца бы мне сосватали.

- В мужья, имеешь в виду?

Серафима сняла руки с лица.

- А то как же еще. Я по строгости. А за труды ваши в долгу не останусь. Сюда, в комнату, его пригласите.

А я наедине сама посмотрю и договорюсь. Хоть и языкито у нас разные, а как денежки покажу, то сразу все и понятно станет.

- Что за цель?- спросил Антон Романович.

- А уехать хочу куда-нибудь подальше. Домик куплю с терраской виноградной и лавку торговую открою, а то и трактир можно - в моих средствах.

Антон Романович готов был броситься к ней и руки ее расцеловать: себе такое счастье вымолить.

- Зачем же тебе чужой? Гляди, и обманет. Ты умнее смотри.

_ На ваш ум надеюсь. Зачем-то я к вам ехала.

- Видишь ли, Серафима, пропуск просто знакомой не дадут.

- А жене?

- Так это надо все по закону.

_ Ну, если у вас какие свои виды, я сама себе сговорчивого подберу.

- Зачем же, зачем же, - заторопился Антон Романович: не ушло бы счастье.- Твое согласие.

- Да будто сами вы без согласия, не желаете.

Антон Романович припал к руке Серафимы.

Вот и супруги-Антон Романович и Серафима, теперь Ловягина, жена дворянская.

В сторонке стол накрыт. Так, наскоро, в сборах перед дорогой.

Встали друг перед другом за столом. Чокнулись.

- Со счастьем!

- Со счастьем,- словно пропела Серафима.

- Горько! Горько!- как бы со стороны воскликнул Антон Романович.

Он подбежал к Серафиме, надушенный, в распахнутой куртке. Она остановила его.

- Не тут Антон Романович. В домике своем, на терраске виноградной,-опустила глаза. Пропуска лежали на столе, в желтом бумажнике.

- В Альпах! В Альпах!-чуть во хмелю, да как в ударе был Антон Романович,- Какие чудеса в деньгах. Все что есть на свете - в них. Подай-и возьмите.