Анастасия

В кафе Жак казался мне крошечным, "метр с кепкой", вблизи этого ощущения не было. Мясистые нос, губы. Лицо, видно, отцовское,- будто растянуто острыми скулами, колесо, а не лицо - ширь ты российская.. Жесты энергичные. Не минуты покоя.

- Пошли!

Забрались в зеленый "ситроен" Жака.Через четверть часа подкатили к Нотр-Дам, в сумерках, показалось, еще более таинственный. Бросили в переулке машину. Двинулись туда, куда помчался, впереди всех, Жак. Обошли Нотр-Дам, взглянули с глухой "спины", там парк.

- Сюда туристы не ходят,- сказала Лола и засмеялась, поняв, видно, что начала, как заправский гид, выискивать достоинства "своего Парижа", еще не дойдя до него.

- Я спросил, как вам тут, Лора, в чужой стране? Прижились-нет?

- Она мне не чужая, Савелий. Она мне на душу легла, - как родная, как будто я домой наконец вернулась, словно жила здесь в прошлой жизни. Добрая, теплая, чудесная страна из сказок Шарля Перро, с замками, башенками, с цветами и черепичными крышами. А какие тут пригороды! Во ле Виконт много красивее Версаля...По чести, Савелий, жить здесь уютно и празднично, люди добрые и веселые, - я и сама такая, всю жизнь хохочу. Нет здесь злости и агрессии, разлитых в воздухе, от которых я так устала в России, когда надо себя зажимать в кулак, выходя из дома, каждую минуту ожидая грубости, пьяного нападения, чужой злобы и зависти. Внешность у меня европейская, но с юга Франции... В Париже принимают за итальянку или француженку из Ниццы или Марселя. В России последних лет любой подвыпивший оратор непременно обзывал меня для начала беседы если не "жидовкой", то чеченкой... И какая тоска охватывает, что в России, где остались самые близкие тебе люди, все так же... Нет, не так же. Все хуже и хуже! Гебуха, как напалмом, выжигает честные газеты, телевиденье. Самою совесть человеческую выжигают.Оподляют страну... Или прав бесноватый Арье с его демонстативным ником " ЖИД", все дело не только во властях, а в самой природе русского народа, вконец затурканного, "осовеченного" , у которого без ошейника шея мерзнет? Не хочу в это верить, ведь я сама - тоже русский народ, только не советский, а антисоветский. "Без меня народ неполный", как Андрей Платонов писал...

- Мы куда, на мост? - мрачновато перебил я.

- Нет, это мост на остров Святого Луи. Там гнездятся богачи, которым древний Париж до лампочки. Мы останемся здесь, на острове Сите

Ну, притопали на набережную.Она уводит куда-то вниз, к реке. Еще ниже по выщербленной каменной лестнице.. Я подскользнулся на сыром, Лола подхватила меня под руку. Увы, только на секунду, пока пошатывался. Ветерком пронизало так, что начал поеживаться.. Оказалось, мы у самой воды. Сена - с двух сторон

-Это уровень времен Парижа под властью римской империи,- начала Лола. -. В первом веке тут поселились французские короли.

Мостовые мощеные, вечные, булыжник не российский - плоскими квадратиками. Плакучие ивы у самой реки.

Город со всем своим сумасшедшим гулом где-то высоко.

-На пять метров выше, объяснил Жак.

А здесь - тишина. Дальний гул ее лишь подчеркивает. Серая, на уровне глаз, вода, видно, поглощает шум...

Над головой - низкий давящий каменный мост. Оказалось, самый старый каменный мост Парижа. Прямо за спиной глухая стена Дворца Юстиции. Древний замок с башнями... Возникает, как бы само собой, почти физическое, до оторопи, ощущение полной уединенности от "верхнего Парижа," от его бешеных скоростей, полицейских сирен и других причуд цивилизации. Ты наедине с самим собой.

Охватывает чувство полной твоей защищенности, неприкосновенности и...даже какой -то пасторали. Неподалеку, под ивами, на скамейках, молодежь в обнимку. Целуются, ни на кого не озираясь. Видно, это их святое место. А, когда оглядишься, осмысливая окружающее и пытаясь на чем-то остановить глаз, к тебе подступает своими сырыми древними, в подтеках, стенами ...средневековье.

- Жуть!- сказал Савелий, и поежился.

- Мы в самом центре Европы,- торжественно пояснила Лола.- Площадь Дофин. Оазис истории.

Уселись на скамейку под липой

-Кому памятник?- поинтересовался Савелий...

-Генриху 4-му. Королю Наварры?

- Ох, у меня все Генрихи, со школьных лет, на одно лицо...

-Что вы! - удивилась Лола ,- Этот, закоренелый протестант, произнес свое историческое "мо". "Париж сто-оит обедни!" И проснулся уже католиком. Забыли? Не может быть!

Савелий молчал. У него в ушах звучал низкий, вибрирующий голос Лолы. Этого ему было вполне достаточно.

-В нашей семье у каждого своя собственная история, - торопливо заметил Жак, опасавшийся, что гость из Америки может обидеться. -У меня французская история начинается здесь с великой Симоны Синьоре, которая тут жила... А Лоле здесь наверняка слышится Бах...

Лола засмеялась.

-Я, Жак, еще живу Шубертом, который подарил мне Савелий. Божественный подарок!.. Савелий, я не шучу. Вы не знаете себе цены. Я пела про себя даже песенку о форели: " ...резвясь в прозрачном ручейке, летела, как стрела".

-Я жил Шубертом, - не сразу откликнулся Савелий, - но, признаться, никогда не видел самого стихотворного текста, положенного композитором на музыку. Когда-то спрашивал в библиотеке московской консерватории - не нащли...

-Естественно, - усмехнулся Жак. Слова песенки были совсем не ко времени. Вполне забытый нашим веком поэт Христиан-Даниел Шубарт, провидевший историю на много веков вперед, задержался навсегда здесь, внизу, под ногами парижан, на историческом пятачке. Там, где в мире были силой величайшие Иесус Христос, Будда и Иегова. У каждого свое. Где люди еще свято верили.. А там, - Жак поднял руку вверх, где над головой шуршала шинами, звенела улица, - там не верят ни во что! Там, наверху, думать некогда!.. А здесь, при свечах и первых Людовиках, понимали все. И даже оставили прямое свидетельство об этом... Не верите? - Жак усмехнулся, и, подняв руку, как бы требуя внимания, начал дикламировать мрачновато и басовито:

- "...А рыбак с его удочкой.

Стоя на берегу,

хладнокровно наблюдал за весельем рыбки..

И я подумал: (слушайте! Слушайте, говорит наше "темное" прошлое!) пока вода чистая, не поймать ему эту рыбку.

Но ВОР не хотел больше ждать,

И замутил воду, подсек удочку,"