Невинные рассказы

Дмитрий Иваныч. Я уж сказал… Да что это у вас, papa, с утра до вечера точно кабак! только и делают, что водку пьют… ведь это свинство!

Доброзраков. Ах, Дмитрий Иваныч! да ведь папенька вам сказывали, что с волками жить, по-волчьи выть… ну, и водка, стало быть, поставлена тут правильно!

СЦЕНА VII

Те же и Живновский (входит из средних дверей).

Живновский. Благодетелю Ивану Онуфричу нижайше кланяюсь. Дмитрий Иваныч! Иван Петрович!

Хрептюгин. Откуда бог принес?

Живновский. Все хлопотал-с… Кто что, а я все на пользу общую-с… На вчерашнем пожарище был-с.

Хрептюгин. Потух, что ли?

Живновский. Дымится, благодетель, дымится! По этому-то случаю я и был. Распорядиться, знаете, некому! полициймейстеришка дрянь, пожарные тоже-с — вот и пришлось за них работать! всю ночь провозились, да и утро так между пальцев ушло!

Доброзраков. Ишь тебя нелегкая носит! точно тебе тысячи за это дают!

Живновский. Помилуйте, Иван Петрович! ведь человечество погибает!

Доброзраков. А я так думаю, что пожар-то тебе за-место праздника!

Живновский. Нельзя же-с! (Озираясь.) А водочка-то, видно, «ау» сказала?

Доброзраков. Ау, брат!

Живновский. Эхма! а не худо бы после трудов выпить!

Хрептюгин. Ну, и подождешь — не умрешь. Рассказывай, кого же ты на пожарище видел?

Живновский. Сама княжна Анна Львовна там была, и с Леонидом Сергеичем… Пожелали тоже о подробностях узнать — ну, я им все это в живой картине представил… Вдова, говорю, пятеро детей… все это, знаете, в необходимом лишь, по ночному времени, ношебном платье. Да, не дай бог никому — вот я как скажу! бывал я, конечно, в переделах: и тонул-с, и со второго этажа прыгивал… ну, а от огня бог избавил! А впрочем, Леонид-то Сергеич к вам ведь едет.

Хрептюгин. Разве говорили что-нибудь?

Живновский. Говорили, благодетель, как не говорить! Как я, знаете, пересказал им все это, так княжна тут же к Леониду Сергеичу обратились: иль фо, [71] говорят, Khreptioughine.

Дмитрий Иваныч (озабоченно). Деньги при вас, папаша?

Хрептюгин. Небось вот у него (показывает на Живновского) взаймы попрошу… ха-ха! А как ты думаешь, Иван Петрович, четвертной довольно!

Дмитрий Иваныч. Что вы, что вы, папаша! да Леонид Сергеич и не возьмет! Нет, уж жертвовать так жертвовать — меньше сторублевой нельзя!

Хрептюгин. Ну, можно и сторублевую… Конечно, и то сказать: у них только и надежды что на меня!

Доброзраков. Что и говорить, Иван Онуфрич: на нас, грешных, какая же надежда! Мы люди простые: живем богато, со двора покато, чего не хватись, за всем в люди покатись!

Хрептюгин. Только, братец ты мой, одолели уж они меня очень — даже словно вот мухи: и в глаза, и в нос, и в уши так и лезут! Намеднись вот на приют: от князя полиция приезжала — нельзя, говорит, меньше тысячи; через час места председатель чиновника присылает — ну, пятьсот; потом управляющий… как-то оно уж и надоело, братец!

Доброзраков. Зато честь большая, Иван Онуфрич!

Хрептюгин. Ну, конечно…

Живновский. Уж там честь ли, не честь ли, а отдать все-таки придется… Так по-моему, уж лучше честью…

Хрептюгин (величественно). Ну, ты что еще!

Дмитрий Иваныч. Я удивляюсь, папаша, как вы говорите о таких пустяках… это все прежнее сквалыжничество в вас действует! А вы вспомните, что князь в надворные советники вас представил!

Хрептюгин. Ну, конечно… А впрочем, мы здесь промежду себя, так я вам могу по секрету сказать, что этот господин надворный советник уж давно меня измаял! Может, и желудок-то от этого беспокойства расстроился!

Живновский. Это сущая правда, Иван Онуфрич! всякое огорчение прежде всего на желудок кидается.

Хрептюгин (Доброзракову). Да, брат, могу сказать, что я эти пожертвования именно знаю! Еще княжой предместник эту историю-то поднял: «Пожертвуй да пожертвуй на общеполезное устройство!» Ну, и пожертвовал: в саду беседок на мои денежки настроили, решетку чугунную вывели… ну, и прислали в ту пору признательность…

Живновский. Поди, чай, как сердцу-то прискорбно было!

Хрептюгин. Я к его превосходительству: «Так, мол, и так, говорю, что ж это за мода!» А он мне: «Ну, говорит, видно, еще жертвовать приходится — давай, говорит, плавучий мост через реку строить!» Делать нече, позатянулся уж я в это болото маленько, стал и мост строить!.. Ну, и прислали медаль… и что ж бы ты, сударь, думал: мне же его превосходительство по этому случаю пир задать велел!

Дмитрий Иваныч. Ах, папаша! право, вас даже тошно слушать, что вы говорите!

Доброзраков. А что, Иван Онуфрич! ведь коли по правде-то сказать, в ту пору и медаль-то для вас, чай, куда лестно было получить: ведь вы тогда только-только разве не в мужиках были!

Живновский. Правильно.

Хрептюгин (смущаясь, Живновскому). Ну, ты чего еще!

Дмитрий Иваныч (смотря в окно). Едет, едет! Ах ты, господи! А эта бестолковая Степанида Карповна и закуски не дает! Голова кругом идет!

СЦЕНА VIII

Те же и Разбитной (входит гордо и даже с некоторою осмотрительностью).

Разбитной. Здравствуйте, Иван Онуфрич, здравствуйте! Ну, как ваше здоровье? (Жмет ему руку.)

Хрептюгин (развязно). Милости просим, Леонид Сергеич… Слава богу-с… Очень благодарен его сиятельству.

Разбитной. Да, я от князя. Князь сегодня встал в очень веселом расположении духа… Ночью, знаете, пожар этот был, и это очень старика развлекло. Князь поручил мне осведомиться о вашем здоровье, любезнейший Иван Онуфрич, — право! Сегодня, знаете, кушает он чай и говорит мне: «А не худо бы, mon cher, [72] тебе проведать, как поживает мой добрый Иван Онуфрич».

Хрептюгин. Премного благодарны его сиятельству… Démétrius!

Дмитрий Иваныч. Сейчас, папаша! (Выходит на короткое время и потом возвращается.)

Разбитной. Он очень часто о вас вспоминает — такой, право, памятливый старикашка! Я вам скажу, что если бы этому человеку руки развязать, он, я не знаю, что бы наделал!

Хрептюгин. Попечение имеют большое; я сколько начальников знал, а таких заботливых именно не бывало у нас!

Доброзраков. Взгляд просвещенный, Иван Онуфрич!

Разбитной. Д-да; он ведь у нас в молодости либералом был, как же! И теперь еще любит об этом времени вспоминать: «Я, говорит, mon cher, смолоду-то сорвиголова был!» Преуморительный старикашка.

Входит лакей во фраке с подносом, на котором поставлены разные закуски; в дверях показывается Гнусова; в течение всей сцены она стоит за дверьми и по временам выглядывает.

Хрептюгин. Милости просим, Леонид Сергеич, закусить!

Разбитной. Э… я охотно съем этого страсбургского пирога. (Подходит к столу и ест.) Да вы гастроном, почтеннейший Иван Онуфрич!

Хрептюгин. Уж куда нам, Леонид Сергеич!.. вот здоровье мое все плохо… все, знаете, желудок! иной раз и готов бы просить его сиятельство сделать мне честь хлеба-соли откушать…

Дмитрий Иваныч. А что, в самом деле, папаша! князь к нам так милостив, что с нашей стороны даже свинство, что мы не покажем ему нашей признательности.

Хрептюгин. Если его сиятельству угодно, то я завсегда готов… Для нас, Леонид Сергеич, это большого счета не составляет.

Разбитной. Хорошо-с… я скажу князю; он, вероятно, назначит вам день, когда вы можете принять его… Однако пирог этот так хорош, что я решаюсь съесть еще кусочек… Ma foi, tant pis pour le diner du prince! [73] A вы, доктор?

Доброзраков. А вот сейчас-с. Мы, признаться, ко всем этим тонкостям не привыкли; по-нашему, этак колбасы кусок, чтоб, знаете, жевать было что.

Разбитной. Вы добрый, доктор!

Доброзраков (налив рюмку водки, кланяется). За здоровье его сиятельства, князя Льва Михайлыча!

Жив нов с кий. А мне, видно, без потчеванья выпить! (Подходит к столу.)