Шаг за шагом

— Да, брат, — сказал доктор, первый прерывая молчание, — скверно живется на свете…

— Разумеется, скверно, да ведь ничего не поделаешь с этим.

— Именно ничего не поделаешь; только обманываешь и себя и других. Я вон всю эту премудрость, кажется, насквозь прогрыз, — Ельников сердито указал глазами на два больших чемодана, туго набитых книгами, — а что она, премудрость-то эта? Как и мы же, безнадежно разводит руками…

— Ты, видишь ли, слишком горячо все принимаешь, — сказал Светлов.

— Да я уж, брат, пробовал и не горячо принимать — все ни к черту не годится.

— Не хуже же теперь, чем прежде…

— И не лучше, чем прежде? Экое утешение сказал! — горько улыбнулся Ельников.

Товарищи помолчали.

— А ты знаешь, кто здесь еще из наших? — спросил вдруг Ельников, прилегая головой на ручку дивана,

— Нет. А кто?

— «Крыса» здесь.

Под именем «крысы» слыл у них один общий товарищ по гимназии, получивший там это прозвище за свою лукавую юркость и особенную манеру держать себя в классе.

— Неужели «крыса» здесь же? — обрадовался и удивился Светлов.

— А вот подожди; ты его увидишь, вероятно, через несколько минут: он каждый день в это время ко мне заезжает.

— Что же он здесь делает? Служит?

— Как же, лекарем при казачьем полку. У него, брат, огромная практика здесь частная; особенно у дам он в ходу, — улыбнулся Анемподист Михайлыч.

— Что ж он им, сиропы, да варенья, верно, прописывает? — захохотал Светлов.

— Ну нет, брат, я этого не скажу, — ответил Ельников серьезным голосом, — он знает свое дело отлично. Но, кроме того, у него действительно есть какое-то особенное уменье ладить с барынями.

— Как и у меня же? — рассмеялся Александр Васильич.

— Ты, пожалуй, почище будешь…

Ельников прежде часто нападал на Светлова за его особенную наклонность к женскому обществу.

— Я, брат, в этом отношении — каюсь — таким же остался, как и был, — проговорил Александр Васильич, закуривая папиросу. — Начинай, распекай! — засмеялся он добродушно.

— Эх, Светловушка! Ты, пожалуй, брат, и прав, — тоскливо молвил Ельников.

— Как, Анемподист Михайлыч!.. Неужели… поздравить? — шутливо-торжественно произнес Александр Васильич.

— Поздравь, брат, — угрюмо ответил Анемподист Михайлыч.

— И где же… совершилось сие… чудо? В Москве? — тем же шутливым тоном спросил Светлов.

— В Москве, брат.

— Вон оно что! И крепко?

— Так, брат, крепко, как и нельзя крепче.

Анемподист Михайлыч быстро поднялся с дивана, порылся угрюмо в одном из чемоданов и, достав оттуда фотографическую карточку, подал ее приятелю. — Ого, отче, каков у тебя вкус-то! — сказал Светлов, внимательно рассматривая портрет.

— Нравится тебе?

— Чрезвычайно. Как же вы порешили с ней? — сочувственно осведомился Александр Васильич.

— Она гувернантка — голь, как я же, так что ехать нам вместе и думать было нечего. Я, прочем, звал. «Нет, говорит, дай прежде хоть немного денег скопить, чтоб было с чего начать и на что выехать. Твоих, говорит, средств не хочу». Кремень, знаешь, натура, хоть и молода еще..- взволнованно проговорил Анемподист Михайлыч, и по его выразительному лицу чуть заметно пробежала какая-то светлая тень.

— Через сколько же времени ты ее ждешь? — спросил Светлов.

— Не раньше, думаю, как через полгода; только дождусь ли?.. — грустно вымолвил Ельников.

В эти минуту в комнату робко и неуклюже вошел, низко кланяясь, господин весьма странного вида. Судя по наружности, это был очень молодой еще человек; но в лице у него выражалось какое-то преждевременное старчество, что-то неприятное и жалкое до крайности. Длинные, как у дьячка, волосы и длиннополый суконный не то сюртук, не то халат, как у семинариста, придавали всей фигуре вошедшего еще более жалкий аскетический вид; только меланхолическая улыбка, как-то неопределенно блуждавшая у него на губах, несколько смягчала эту нелепую, суровую фигуру.

— А! Созонов! — быстро проговорил Ельников, подходя к новому гостю и радушно протягивая ему руку. — Садитесь-ка, батюшка. Очень кстати пришли: вот и еще ваш товарищ — Светлов, — пояснил Анемподист Михайлыч, указывая глазами на приятеля. — Не узнаешь? — спросил он у того, — Созонов.

Александр Васильич буквально оторопел. «Как! Неужели этот странный, низко кланяющийся человечек, эта жалкая фигура — тот самый Созонов, мой товарищ по гимназии, подававший когда-то такие блестящие надежды?» — подумалось ему. Светлов глазам своим не верил.

— Он сильно переменился… — заметил Ельников, стараясь не смотреть на крайне озадаченного и совсем растерявшегося приятеля.

— Боже мой!.. Никак бы не узнал! — усиленно выговорил наконец Александр Васильич и протянул руку старому товарищу. Он только теперь узнал его, смутно вызвав из памяти прежний образ Созонова.

— Садитесь-ка, батюшка, — снова пригласил Ельников гостя.

Созонов стоял и как-то нерешительно переминался. Ельников подвинул ему стул.

— Вот в монастырь поступить собирается, — сказал он угрюмо Светлову.

— Что это вы, Созонов? Что вам хочется? — почти с испугом спросил Александр Васильич.

— Спасение души побуждает-с… — тихо и застенчиво-робко проговорил Созонов.

— Далось ему это «спасение души»! — сердито проворчал Ельников.

Они в гимназии были большими приятелями.

— Вы этого влечения, Анемподист Михайлыч, не можете понимать; это кому откроется свыше, тот может… — тем же застенчиво-робким голосом выговорил Созонов.

— Экую, брат, ты чушь несешь! Да разве в том, что ли, спасение души состоит, чтоб вот в этаком халате ходить да по неделям не мыться? — еще сердитее сказал Ельников.

— Подвиги многообразны… какой кому по силам, Анемподист Михайлыч…

— Так неужели, Созонов, вас уж ни на что больше не хватит? — вмешался Александр Васильич.

— Вы меня хотите искусить, господин Светлов, человеческой мудростью? Я и сам некогда в помрачении ума моего дерзал проникать в тайны божии; знаю, сколь пленительно наваждение сие… Но всевышний просветил ныне мой разум и закрыл его от мирских соблазнов… — медленно и с глубоким убеждением произнес Созонов, тяжело вздохнув.

— Мне кажется, — сказал Светлов, — угоднее богу должен быть тот, кто больше приносит пользы ближнему; а как же вы достигнете этого, если добровольно закроете глаза на жизнь, от условий которой именно и зависит на каждом шагу ваш ближний?

— Любовь к ближнему следует приносить в жертву любви к богу — сказано в писании.

— Положим. Но ведь это что значит? Это значит, по-моему, просто, что, увлекаясь любовью к ближнему, вы не должны противоречить евангельским заповедям. Если б, например, для спасения ближнего потребовалось клятвопреступление, тогда, разумеется, писание учит вас пожертвовать ближним, — заметил Александр Васильич.

— Нет, господин Светлов, не искушайте меня вотще: младенцам открыто — сказано — то, что от мудрых сокрыто… Я только, господа, согрешаю с вами… — вздохнул Созонов.

Светлова что-то больно кольнуло в сердце.

— Я только добра вам желаю, Созонов, как ваш бывший товарищ, а не искушаю вас, — молвил он с горечью.

— Ведь вот, — желчно сказал Ельников, — третью неделю я с ним так бьюсь; и книг-то ему предлагал, и спорить с ним пробовал, и доказывал, — право, кажется, в няньки бы к нему пошел, — а он все свое, все у него наваждение какое-то; даже медицину считает грехом… Ведь вот вы до чего доработались, Созонов! — чуть не сквозь слезы заключил Анемподист Михайлыч.

— Вы что же, собственно, теперь поделываете-то, Созонов? — спросил мягко Светлов.

— Молюсь о своем спасении-с…

— Целый день все только молитесь?

— И день и нощь…

— Откуда же вы берете средства? Ведь одной молитвой не напитаетесь же вы?

— Милостью божией от монастырской трапезы довольствуюсь…

— Там, при монастыре, и живете теперь?

— Да, там-с…

Приятели помолчали. Созонов присел было на кончик стула, но сейчас же опять и встал.