Предчувствие беды

-Послушай мой совет, не обижайся, - брось все это, картины оставь теще, а сам удирай отсюда... да хоть в Россию, у нас тебя смотрят, хвалят... Богатой жизни не жди, зато есть еще люди. Здесь потонешь в провинциальном болоте. Отдай за долги землю, строение это, отбейся и беги, иначе заклюют. Идея с музеем хороша, но одному человеку не под силу.

- Вот добью крышу... иначе все пропадет.

Он ничего не слышит. Какой музей, силосная башня в поле... мхом зарастет...

-Пусть хотя бы сто лет простоит, все равно музей! Мои картины - и ее, еще возьму нескольких, их тоже не хотят, интересные ребята. Ну, а посадят за долги... возьму карандашик, спокойно там порисую, может, что-нибудь придумаю... - он захохотал.

Хоть бы тебя посадили, каюсь, подумал...

***

Потом он, уже серьезно, говорит:

- А я надеялся, ты купишь все... землю, здание... И я отдам долги.

-Сколько?

-Около миллиона.

Я покачал головой, огромные деньги!.. Такие долги я покрыть не в силах.

Он вздохнул:

- Значит, пропал...

-Ты не пропал, если бросишь эту затею. Еще раз говорю - беги отсюда. Опишут твою землю, дом... покроешь долг. Уезжай, возьмись, пиши картины, у тебя получалось!

- Вот дострою музей...

Я пожал плечами, он ничего не понимал.

-Попробуй еще лица, - сказал ему. - Напиши мой портрет, я куплю.

Когда художник ставит задачу на пределе умения, он неизбежно возвращается к основам, которые хорошо знает. И я подумал, что именно через портреты он мог бы вернуться к тому, что потерял.

- Давай, на днях, как освобожусь... - он без особого желания согласился.

***

Но я уже сомневался, сможет ли он вернуться...

Под утро мы расстались, условились днем вместе поехать в городок.

Спал я долго. Очнулся, он тормошил меня, сидя на краю кровати.

- Айда?..

Собрались быстро, но потом долго ждали автобуса, который огибает озеро, идет до турбазы и возвращается. В сумке у Мигеля звенели бутылочки из-под кетчупа, в них темно-коричневая масса.

- Продаю в нескольких точках, в парикмахерской, в салоне красоты, у городской бани, я везде акционер.

Мы зашли в парикмахерскую, он, не глядя на теток у столиков с клиентами, проходит в заднюю комнатку, я за ним. Он покрутился - никого, выглянул, сварливым голосом спросил "где Алекс?", не получив ответа, поставил несколько бутылочек на стол и вышел. На улице говорит - "это мое заведение, я вложил". Точно также мы обошли еще несколько "салонов красоты", там он нашел тех, кого искал, всучил им целебную грязь, громко смеялся, хлопал всех по плечу, хвастался своей медициной, лечебной баней и процедурами... действием грязей - "колоссальный эффект!.."

Ехали обратно в темноте, автобус старенький, дребезжит по гравию, камешки под фарами светятся... Несмотря на пустой неприятный день, мне стало хорошо, давно не вылезал из большого города. Дом, клиника, мастерские... и так несколько лет без перерыва... Автобус качает, в нем мы да несколько пьяненьких стариков из рыбацкого поселка, поют по-русски - "Чтобы с боем взять Приморье..."

Мигель сидел впереди, обернулся, лицо сияет:

- Понимаешь - помогает, одолели даже псориаз и аллергические сыпи!..

И, подмигнув, добавил:

- Главное - помогать людям...

***

Кто же спорит... помогать...

Но мне неудобно и неприятно рассказывать многие подробности того дня, унизительные для него или смешные... они доказывали его неприспособленность к делу, которое он взял на себя. Мелкое мошенничество он воспринимал как веселую игру. Когда дело касается денег, лучше не шутить, люди с истовой серьезностью относятся к этим бумажкам, их опасно злить. Я гораздо лучше его разбирался в практических делах, и видел, что он долго не продержится.

Вернулись поздно, оба устали. К концу пути он умолк, веселость как рукой сняло... мрачен, неразговорчив... Видимо постоянные улыбки да порхание с грязью его утомили, не так уж просто давались. Поели и тут же завалились спать.

А утром следующего дня его все не было... Я решил стукнуть к нему, дверь отворилась от толчка. Он лежал поперек кровати, в сущности даже не лежал, ноги стояли на полу. Видимо, сон застал его врасплох, он даже не успел снять штаны, они были полуспущены, виднелись грязноватые белые трусы в красный горошек. Я нагнулся, он дышал тяжело и неровно. Что за черт?.. На столике разорванная упаковка. Седуксен. В ней могло быть до десяти таблеток, доза не опасная, но чувствительная.

Часа два я приводил его в чувство, отпаивал... Оставим подробности за кадром, довольно противно это выглядело, и я вспомнил студенческие годы, когда приходилось подрабатывать на скорой помощи.

Первые его слова были - " зачем ты меня спас?"

Он был безутешен:

- Мариночка... как она умирала... мучительно, долго... сам понимаешь рак... И все, все пошло насмарку, моя живопись кончилась, вот, торгую грязью, докатился...

Он не хотел травиться, я был уверен. Взял горсть таблеток да высыпал в рот, чтобы поскорей уснуть. И насчет живописи я начал понимать. С ног его сшибла учеба, академик, старый идиот... И отсутствие вкуса, он не чувствовал, что хорошо, что плохо. Картины получались, пока не размышлял, словно кто водил рукой. Его не учить надо было, а поддерживать и хвалить, дураки!..

- Слушай, почему меня не любят?..

Я решил перевести в шутку:

- Столько женщин, и тебе все мало...

Он махнул рукой, лицо скривилось:

-Ты же понял...

-Ты отличный художник, но не думай, что все тебя любить должны. Люди любят полегче да поярче... У каждого бывают кризисы, еще встанешь на ноги. Только брось эту идею с музеем.

- Нет, я перед смертью обещал ей!.. Я должен!..

Пошли на берег озера. Он уже пришел в себя, замкнулся, ему было стыдно. Я не мог ему помочь, чувствую, все мои слова мимо... Я лишний здесь. Как-то все, все разладилось в нем. Постоянные эти упреки по поводу чужого лица... Вранье беспомощное, врет самому себе... А что лицо... сам хотел, псих!.. И очень неплохо получилось.

К счастью, после обеда приехала машина, привезли крышу, начали собирать. Он ходил радостный, счастливый, даже не пил...

***

Эту неделю я себя лишним не чувствовал, дел хватало. Он только суетился и кричал, пришлось мне разговаривать со строителями, я в этом профессионал.

От рассвета до заката собирали крышу, пригнали кран, поднимали по частям... Целая бригада, всех надо кормить, а по вечерам они уезжали в город. Все это время он был прекрасен, весел и добр... по ночам мы вели интересные разговоры, все о живописи... Он ничего, ничего не понимал, но иногда высказывался очень точно, словно предчувствовал истину. Я спросил его о старых улицах, с каким настроением рисовал. Он удивился:

- Обычное... ничего особенного, один раз прошелся рано утром, мне понравилось, пришел еще... А через пару дней сел дома и начал писать... одну за другой... Недели две, наверное, сидел, по две-три картинки в день. Откуда свет?.. Я люблю, когда свет из-за угла, чуть-чуть...

Вот и все. Никакого предчувствия беды он не знал, во всяком случае, не подозревал в себе.

- Ничего там особенного нет, улицы как улицы. Только молчат они, понимаешь... Перед неизвестным днем... Денег не было!.. Масла купил четыре тюбика, черный, конечно... красный один, два желтых... Даже белила кончились, я загрунтованные места оставлял, холсты- то у меня давно были приготовлены.

***

Я смотрел на него и думал, счастливый человек, и сам не знает об этом. Даже если ничего больше не напишет... дело сделано...

Наконец, закончили крышу, расплатиться денег не хватило. Он не спросил у меня, куда-то бегал, принес еще и сунул мастерам вместе с трехлитровой банкой самогона. В тот вечер мы с ним напились, все было по-дружески, тепло, чудесно... Он не вспоминал про лицо, а я забыл про его мелкую ложь, вздорность, вспыльчивость...

Потом еще несколько дней жили тихо-мирно, никаких грязей и баб с вагинальными процедурами. Правда, пили каждый вечер. Как я ни уговаривал его, он ни в какую, бежит в магазин, к соседям, к бабкам каким-то... Для него не было преград, закрыто или открыто, спят или уехали... все равно находил, доставал. Я старался мелкими глоточками, а он удивлялся, кто же так водку пьет, рот полоскаешь, что ли?.. Как я ни пытался избежать, все равно за вечер порядочно набиралось. Говорили о живописи, конечно, о чем еще с ним говорить. Странные вещи я услышал, словно дикари его учили, как будто не было двадцатого века...