Помощник китайца

Я вообще-то каждый раз, когда заходил в храм, испытывал некоторое неудобство - все крестятся, а я нет. Подумают еще, как некрещеный иконками торгует? Одна староста около "Новослободской" расплатилась за иконки, я ей спасибо говорю, а она поправляет:

- Не спасибо, а спаси Господи! нужно говорить. Ты не крещеный? Вот плохо это. Как же ты в такой артели работаешь, таким делом хорошим занимаешься, по храмам ходишь, а крещение не примешь?

- Да вы знаете, как-то не чувствую в себе готовности. Это, наверное, надо с верой делать, а я еще не поверил полностью.

- А ты Господа попроси. Попроси, чтобы Он тебе помог. Приди домой, сядь потихонечку и скажи про себя: помоги мне, Господи.

Мы с ней одни в темном пространстве храма, она раскладывает по ящичкам восковые свечи и монотонно говорит почти себе под нос. От этого начинает приятно гудеть в затылке - такое же ощущение, как когда прабабка гадала на картах и беззвучно шевелила губами. В воздухе ставший уже привычным для меня запах лампадного масла и ладана. Запах моей новой работы. Свечи с мягким стуком ссыпаются в ящички, она поправляет их и почти шепчет:

- Приходи креститься к нам, если хочешь. У нас замечательный батюшка, вот сам увидишь. Ты же русский человек. Русский? Ну вот видишь. Хороший парень, сразу видно. Так что ты подумай. Подумай и к нам приходи.

От женитьбы мне не удалось откреститься, так хоть этого как-нибудь избежать бы. Крестили бы в детстве, был бы крещеным, а так не хочется. Да и свинством, по-моему, будет креститься, продавая иконки от имени инвалидов-афганцев. Меня и так уже часто спрашивать стали, что, мол, сам-то тоже инвалид? Нет, говорю, дядька инвалид, а я при нем, - помогаю.

Хотя в этой церкви брали регулярно и помногу, я перестал туда заезжать - то она, эта староста, уже с батюшкой поговорила, то уже день хороший выбрала. Пришлось так и сяк отговариваться, а потом надоело, просто перестал туда ездить. В других местах тоже берут.

Да, гораздо легче, когда не приплетают к деловым отношениям Бога. Зашел в один храм, он только восстанавливался еще, но службы там уже проводились. Настоятель повел меня в свою комнатушку наверх через отделенную занавесью часть помещения. Штабеля ковров каких-то, коробки с обувью.

- Давай так. Тебя как зовут? Ага, Сергей, давай так. Мы берем по пятьдесят икон всех видов и "Живый в помощи" три тысячи штук, но расплачиваемся не деньгами, а обувью. Отличные кожаные мокасины из Турции. Вот, пощупай.

Я ушел от этого батюшки, пообещав передать его предложение Георгий Семенычу, не продав ни одной иконы, но уносил с собой две пары приобретенных "по дешевке" мокасин - одну для бабушки, а другую для мамы.

Иногда думаешь, а может, креститься все-таки. Не думаешь даже, а мысль сама выскакивает откуда-то и тут же стыдливо прячется. Как будто не я думаю, а кто-то другой. Неважно, кто там думает, а случайных мыслей всегда навалом.

Креститься и, как многие уверяют, обрести от этого нравственную опору. На эту опору можно опереться, на то она и опора, опереться и передохнуть, если очень устал. Такой надежный, железный стул, который всегда к твоим услугам - когда коленки ослабнут, то сядешь, переведешь дух, и дальше можно жить. Стул, который привинчен намертво к полу для надежности.

Я одного батюшку спрашивал, зачем нужно коллективно верить, если можно поодиночке. Он говорит, такие вопросы многие задают, потому что не понимают важность общей молитвы. Молитвы, которая идет из многих сердец сразу, одновременно. Такая молитва и Ему слышнее, и людей сплачивает, поддерживает, укрепляет. А Он всегда готов принять тебя, меня то есть, Он любит заблудших даже еще больше, чем незаблудших. Я пытался это представить, и мне страшно сделалось. Кто-то могущественный любит тебя и готов даже простить все грехи. Любит за то, что создал тебя. Еще одна мама, попросту говоря.

Конечно, часто желание такое появляется, чтобы по голове погладили, утешили, но, тем не менее, меньше всего хочется обратно в детство. И так-то плохо соображаешь, что делать надо, как жить, а в детстве вообще - на инстинкте существуешь, как зверек.

И с коллективной молитвой то же самое. Хочется, всегда, конечно, хочется стоять среди своих, петь или кричать с ними во весь голос одни и те же слова, держать их за теплые, дружеские руки, доверять им. Да и самоопределяться легче: спросят, например, меня: ты кто? - я сразу могу сказать: я православный. Прежде всего - русский, православный, верующий человек. И поступаю и живу, как пристало такому человеку. Легче, легче, что ни говори.

Но со школы не люблю всякие общественные организации, отбили мне охоту к вступлению в любой коллектив. Потому что потом или все тебя обсирать начинают, или заставляют других обсирать. Особенно когда у тебя успеваемость плохая или поведение. Всегда же, когда объединяются, то появляются неприсоединившиеся, чужие. Объединение - это всегда против кого-то.

Лучше уж неправильно, по-своему, по-дурацки, в потемках, зато потом не на кого вину будет сваливать, если сам же и вляпаешься во что-нибудь.

Этот год в институте я кое-как доучился. Один всего экзамен на осень перенесли - китайский. Но я знал, что на следующий год все будет лучше, гораздо лучше, чем до этого было. Потому что моя семейная жизнь должна была наладиться. Аленка уехала на лето на практику в Крым и еще ничего об этом не знала, и вот как раз после ее возвращения все должно было пойти путем. Потому что моя мама решила выделить нам с Аленкой свой угол.

Мама переезжала в другую, меньшую, квартиру в том же подъезде, а нам эти соседи в качестве доплаты купили еще одну, на Юго-Западе.

Небольшая квартирка почти на окраине города, в белом девятиэтажном доме, который, наверное, приходился мне ровесником, казалась мне чудесной. В окна первого этажа глядели ветви слив и яблонь, дети уже трясли их и бросались друг в друга кислыми, несъедобными плодами. Поникшие куски обоев свешивались со стен, и было необыкновенно приятно сдирать их, открывая для себя новые и новые узоры более древних слоев. Вынося на свалку вороха бумажных лоскутов и охапки сгнившего плинтуса, я изгонял из квартиры память о бывших хозяевах.

Когда все обои были содраны, я долго любовался на голые стены, их можно было сделать своими - отшпатлевать, выкрасить, обклеить, расписать, украсить лепниной, утеплить, отделать ценными породами древесины, задрапировать шелком или бархатом - все, что угодно, вопрос только времени, денег и желания. Шаткие перегородки в коридоре, разбитые косяки, расколотая раковина, вспученный линолеум и облупившиеся потолки обещали будущее, которое можно изменить, улучшить или вообще переделать полностью.

Аленка вернулась в конце августа. В еще пустой, запорошенной старой штукатуркой квартирке я припас бутылку шампанского и пару бокалов. Но в тот момент, когда мы держали в руках рюмки и нужно было поглядеть друг другу в глаза, я не увидел, что она рада.

Аленка выглядела скорее не счастливой, а задумчивой. С тех пор я боюсь, когда женщины рядом со мной выглядят задумчивыми. Они сравнивают, они всю жизнь сравнивают людей, вещи, события, запахи, музыку и любимых. И вот настал такой день, когда Аленка обнаружила, что сравнение стало не в мою пользу, но она к этому еще не была готова, она еще с этим не успела согласиться, нет, скорее, еще не успела привыкнуть к этой мысли. Или, может быть, ей просто показалось, или она неправильно сравнивала?

Так что в тот момент, когда надо было весело оглядеть новые стены и потом хлопнуть рюмки об пол, чтобы осколки разлетелись по всему этому еще нежилому пространству, и я уже поднял руку с пустым бокалом, Алена сказала: не надо, как бы пробуя артикуляцию этого нового слова. Теперь она все чаще будет мне его говорить и вглядываться в меня подолгу в те минуты, когда я этого не замечаю. Не веря себе, она будет еще и еще раз тщательно сравнивать и каждый раз с удивлением замечать, что выигрываю не я.

Конечно, сначала ей это очень неприятно, - кому понравится осознавать, что ты так долго ошибался, но потом она постепенно привыкнет, простит себе ошибку, и ведь, в конце концов, только дураки не меняют своих решений. И как перед дракой распаляешь себя для того, чтобы получить удовольствие от удара в лицо своему противнику, набираешься злости и смелости, наполняешься той приятной силой, поднимающейся от живота и ударяющей кровью в голову, так же ей надо наполниться уверенностью в своей правоте, раздражением, еще лучше омерзением, чтобы сказать самое неприятное.