Высшая мера

фамилие”. Фамилие, говорю, ему Фомов, а к нему я не пойду. “А почему” — спрашивают. А потому получилось

у нас из-за запашки. Разбил он мне на масленной скулу в кровь, и будь здоров.

— Фу, ты — темнота какая, — сказал вагоновожатый.

…Ах, говорит, вот он какой, и зачали писать да выспрашивать. Кончил писать и говорит “безобразие”.

Вот я и думаю: что получилось и как оно повернулось.

— Крышка. — Строго решил вожатый.

— Да ну?

— Вот те и ну. Крышка товарищу Фомову.

— Ну, и сутяги вы, мужички. Подкачал начальство и рад. Другой раз мало били в старое время… —

старый извозчик вздохнул, как бы с сожалением и укором.

— Теперь по скуле нельзя, теперь — смычка. — С удовольствием сказал молодой.

Непонятный гражданин на минуту задремал и сразу проснулся. Еще двое появились в чайной. Пыльно-

серый беспризорный в мешке, в одной короткой и одной длинной штанине, подошел к столу извозчиков и запел

неожиданно высоким голосом:

Позабыт, позаброшен

С молодых ранних лет,

Я. остался сиротою

Счастья доли мне нет…

На грязно-сером лице, необыкновенно розовыми, точно у загримированного негра, казались веки, и губы

и десны.

— Возьми, — сказал вагоновожатый, дал две копейки и строго спросил: — почему не в колонии? Почему

не в колонии, слышишь?

— А он, видать, партейный. До всего ему дело, — вслух подумал старый извозчик.

Я умру, я скончаюсь

Похоронят меня…

Запел мальчик.

— На, — сказал молодой извозчик, дослушав песню. — На, грач.

Мальчик взял калач и съел, не отходя от стола.

Крестьянин продолжал обстоятельный рассказ и гражданин в толстовке слышал его как бы в полусне:

— Опять спрашивает: “Вы какой волости?” “Лысовской”. Слыхали, говорит. “Ну, что пишет, барин?”

“Пишет, говорю”. “И вы пишете?” “И мы пишем”. “Знаем, в газете читали. Что ж не едет барин?” Не едет,

говорю. Хитер. Выпустили мы его в васьнадцатом — поставили на заставу ротозея — он его и выпустил. А

теперича, разве его заманишь, барина…”

— Нипочем не заманишь…

— Нипочем не заманишь. В васьнадцатом надо было… Пишет барин — земля однако моя. Вот устинские

в семнадцатом свою графиню живьем в стогу сожгли. Из города с бумагой приезжали и то не отдали графиню.

Гражданин вздрогнул и спросил:

— Какой волости?

— Мы? Лысовской.

— Села Мамоново?

— Мамоновские.

Гражданин отвернулся и замолчал. Замолчали все и пошептались.

— Что за человек?

— А кто его знает?

— Пьяный или занюханный, — решил вагоновожатый. — Посидит, ситра попьет и удавится. Бывает.

Вожатый позвенел пятаками и ушел.

Беспризорный мальчик оглянулся, подошел к гражданину в толстовке, раскрыл рот, задумался и запел:

Как поймали мово Юрку,

Он запрятался в ларьке,

Он в кожаной тужурке

И со шпалером в руке.

Товарищи, товарищи,

Не надо его бить,

Вы подайте в суд народный

Будут там его судить…

— Уйди, — сказал гражданин в толстовке и высыпал на стол мелочь. — Слышишь, уйди.

Мальчик сгреб мелочь со стола и ушел. Непонятный гражданин сидел, откинувшись назад, и глядел в

глухую кирпичную стену.

За спиной у него сидел человек. Он чувствовал его дыхание у себя на затылке. Человек курил и

Печерский вдыхал дым его папиросы. Тоска и оцепенение охватили гражданина Печерского. Он зевнул и

зажмурился.

— Михаи; Николаевич, — произнес низкий, глуховатый голос у него за спиной.

— Я! — вздрогнув и похолодев, отозвался Печерский и сразу понял, что нельзя было отзываться.

Высокий, совершенно лысый, бритый человек сидел позади Печерского.

— Михаил Николаевич Печерский? Неправда ли? — сказал он с иностранным акцентом, но совершенно

правильно, даже с некоторым щегольством выговаривая русские слова.

— Вы ошибаетесь.

Высокий бритый человек перегнулся через стол и посмотрел в глаза Печерскому.

— Два часа назад, выстрелом в затылок, вы убили господина Александрова.

Печерский попробовал встать, неизвестный схватил его за локоть и сказал раздельно и значительно

“Д е в я т к а ”. Печерский сразу ослабел и поник.

Они молчали, потому что мимо них, вкрадчиво покашливая, проходил старичок:

— Купите ножичек, гражданин. Ножи перочинные, столовые, кухонные, садовые…

Печерский посмотрел ему вслед.

— Господин Печерский. Прошу ответить на мой вопрос. Почему вы, господин Печерский, не явились в

точно указанный час и день в кафе-столовую Рекорд?

— Я вас знаю, — устало сказал Печерский. — Это вы следили за мной. Это вас я видел у Мерца.

— Вы были обязаны явиться в назначенный час и день в кафе-столовую Рекорд. — Продолжал

неизвестный. — Вы обязаны были подойти к господину в сером костюме с сигарой. Мундштук — слоновая

кость.

— Прежде всего, я обязан был явиться за инструкцией к известному вам Акимову “Серому”. Я пришел к

нему и вы знаете, что вышло.

— Это не помешало бы вам во время быть в столовой Рекорд.

— Были такие обстоятельства, господин Клемм…

— Это имя не должно иметь места. Для вас, господин Печерский, я “Станислав”. Вы знаете инструкцию?

Печерский дернул плечом и вспыхнул:

— К чортовой матери!

— Тише, тише, господин Печерский. Помните — я не Александров. — Клемм бросил папиросу и

брезгливо поморщился. — Невозможно работать с подобными людьми. Вместо того, чтобы явиться ко мне, вы

заставляете меня разыскивать вас и ставить за вами наблюдение. Вместо того, чтобы делать что вам прикажут,

вы поддерживаете бесполезное знакомство с господином Александровым и совершаете бесполезное

преступление.

— Я был уверен, что за мной следят. Только теперь я понял — это были вы.

— В данную минуту вы совершенно запутали положение.

Печерский закрыл глаза и устало сказал:

— Я страшно устал. Я не спал четыре ночи. Дайте мне папиросу.

— Вы запутали положение.

— Это они, а не я. “Самоотверженные”, “мужественные”. Мерзавец Мамонов врал, как сивый мерин.

Очень хорошо, что я вас встретил. Все идет к чорту. Я здесь как затравленный. Дайте папиросу.

Клемм подвинул Печерскому портсигар, и спросил:

— Какие ваши намерения? Что вы думаете делать дальше?

— Что делать? Бежать, вот что делать.

Клемм усмехнулся и покачал головой. Затем он подобрался, нахмурился и Печерский понял, что сейчас

будет самое важное.

— Господин Печерский. Подпольная, подрывная работа есть трудная и опасная работа. Для подобной

работы нужно уметь подбирать людей. Лично вы не годитесь для этой работы. Однако, при данном стечении

обстоятельств, я не имею лица способного заменить вас.

Каждую последующую фразу Клемм произносил медленнее и отчетливее предыдущей, с нарастающей

силой и упорством гипнотизера.

— Послушайте, господин Клемм… — пробовал возражать Печерский.

— Извольте меня слушать. Произнесенная вами фамилия не более как псевдоним. Для вас я —

“Станислав”. Извольте слушать. Мамонов — это чушь. Я не Мамонов. Не позже как завтра вы отправитесь к

господину Мерц. Постановлением высших инстанций господин Мерц, по-видимому, перемещается с должности

начальника строительства на должность консультанта. В результате подобного перемещения, господин Мерц

может быть нами использован. Вы имеете доступ в дом господина Мерца?

— Ну?

— Вы имеете доступ в его дом. Я в этом лично убедился. Это главное. Остальное требует более

детального обсуждения. Отложим до утра. Ваш образ действий в отношении господина Александрова, —

Печерский слегка вздрогнул, — убеждает меня в том, что вы, при известных обстоятельствах, умеете

действовать решительно.

— При известных обстоятельствах?..

— Я еще не кончил, господин Печерский.

— А по моему кончили.

Печерский зажмурился, затем открыл глаза: