Том 27. Письма 1900-1901

Да, я теперь имею право выставлять на вид, что мне 40 лет, что я человек уже не молодой. Я был самым молодым беллетристом, но явились Вы — и я сразу посолиднел, и уже никто не называет меня самым молодым. Крепко жму руку. Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

Только что получил фельетон Жуковского ^*.

* Например «табельные» вместо «заговенье».

Поссе В. А., 15 февраля 1900 ^*

3047. В. А. ПОССЕ

15 февраля 1900 г. Ялта.

Многоуважаемый Владимир Александрович, «Фома Гордеев», да еще в превосходном переплете — это ценный, трогательный подарок ^*, благодарю Вас от всей души. Тысячу раз благодарю! Я читал «Фому» только урывками, теперь же прочту как следует. Печатать Горького урывками и по частям нельзя; или он должен писать короче, или же Вы должны помещать его целиком, как это «Вестник Европы» делает с Боборыкиным. Кстати сказать, «Фома» имеет успех, но только у умных, начитанных людей, у молодых также. Я раз подслушал в саду беседу одной дамы (петербургской) с дочерью: мать бранила, дочь хвалила.

За опечатки я сердился не на Вас ^*, а на типографию. Теперь у меня отлегло, я забыл про них, но мною руководил не столько гнев, сколько рассуждение, что типографию необходимо пробирать почаще. Типография и контора — это всегдашняя оппозиция журналу, т. е. редакции, ибо редакции трудно и почти невозможно, при нашей культурной отсталости, иметь и в типографии и в конторе своих людей. Добрых людей много, но аккуратных и дисциплинированных совсем, совсем мало. Надо бороться с опечатками, и со шрифтом, и проч. и проч., иначе эти мелкие назойливые промахи станут привычными и журнал постоянно будет носить на себе некоторый, так сказать, дилетантский оттенок. А бороться, по-моему, можно только одним способом: постоянно заявлять о замеченных ошибках.

Во всяком случае, Вы не огорчайтесь очень, не сокрушайте Ваших нервов, а, напротив, торжествуйте, так как дела Ваши великолепны. «Жизнь» сильно читают.

Ох, я все о том же: пришлите мне хоть 5 оттисков ^*. Мне это нужно, нужно прежде всего для Маркса, потом заграничным переводчикам.

Гонорар я получил, спасибо.

Итак, не огорчайтесь и простите, что я своим сердитым письмом нагнал на Вас дурное настроение. Больше не буду писать таких писем. Желаю всего хорошего.

Преданный

А. Чехов.

15/II.

Ялта.

Тараховскому А. Б., 15 февраля 1900 ^*

3048. А. Б. ТАРАХОВСКОМУ

15 февраля 1900 г. Ялта.

15 февр. 1900 г.

Многоуважаемый Абрам Борисович <…> [10] А засим большое Вам спасибо за поздравление и вообще за письмо. Вы с женой пережили тяжелую передрягу ^*, я сочувствую Вам всей душой, потому что знаю, что это значит, и желаю, чтобы теперь Ваше спокойствие не нарушалось так грубо, по крайней мере до тех пор, пока не наступит дряхлая старость. Страх потери, переживаемый неделями, месяцами, оставляет след в душе на всю жизнь. У Вас всё обошлось благополучно — и слава богу. Теперь, небось, Вы убедились, поняли, так сказать, всем существом, как еще беден и некультурен наш Таганрог, не имеющий своего хирурга, своей клиники — того, что в центральных губерниях имеет теперь почти каждый уездный городишко.

Квитанцию благоволите передать Сиротину. Из «Приазовск<ого> края» ^* я до сих пор ничего не получил. Если что есть, то пусть пришлют мне или прямо в Правление Ялтинского Благотворительного общества для Попечительства о приезжих больных.

Пишите пьесу, только не для премий ^*. Пишите не пьесу, а пьесы, и торопитесь, а то не напишете, так как с годами уходит и гибкость, особенно если нет в прошлом опыта, закрепляющего эту гибкость.

Горький очень талантлив и очень симпатичен как человек ^*.

Я послал д-ру Гордону небольшую картинку для его приемной. Получил ли он? ^* Справьтесь, пожалуйста.

Здесь уже весна, но она не чувствуется, так как Ялта надоела. В мае сюда приедет Художественный театр из Москвы. Вот приезжайте посмотреть, как у них идут «Одинокие» Гауптмана. Вы напишете 2–3 фельетона в «Пр<иазовский> кр<ай>» — и поездка Ваша окупится. Будет театр и в Харькове ^*. Если поедете в Харьков, то надо заранее похлопотать насчет билетов. Пойдут и обе мои пьесы ^*.

Будьте здоровы, кланяюсь Вам и Вашей жене и детям и радуюсь, что все обошлось благополучно. Жму руку.

Ваш А. Чехов.

Ладыженскому В. Н., 17 февраля 1900 ^*

3049. В. Н. ЛАДЫЖЕНСКОМУ

17 февраля 1900 г. Ялта.

17 февр.

Vive la Penza! Vive monsieur le membre de l’hôtel de Zemstvo! Vive la punition corporelle pour les moujiks! [11]

Здравствуй, милый поэт, ревнитель просвещения, литературный летописец и будущий, как надо надеяться, историк пензенской цивилизации! Низко тебе кланяюсь и благодарю за письмо и книжицу ^*! Письмо твое полно льстиво-величавых выражений ^*; вероятно, недавно ты был в Москве на юбилее «Русской мысли», останавливался у Д. И. Тихомирова, слушал его слова и пил его вино мускат (Muskat vomitif) — и все это должно было повлиять на твой слог! Благодарю тебя и за поздравление с избранием в академики и позволяю себе выразить тебе сердечное соболезнование по поводу того, что ты не был избран. Против твоего избрания сильно восставал Антоний, митрополит санкт-петербургский. «Пензенских, говорил он, нам не надо!»

Я всё в той же Ялте. Приятели сюда ко мне не ездят, снегу нет, саней нет, нет и жизни. Cogito ergo sum — и кроме этого «cogito» нет других признаков жизни.

За отсутствием практики многие органы моего тела оказались ненужными, так что за ненадобностью я продал их тут одному турку. Читай сии строки и казнись. Пусть совесть терзает тебя за то, что ты так редко мне пишешь!

Новостей никаких. Здоровье сносно. Если бы ты прислал мне еще письмо и своих стихов, то это было бы весьма мне по вкусу. Читал ты повесть мою в «Жизни»? Был ли в Москве на моих пьесах, на «Дяде Ване»? Где Мамин? ^*

Вообще напиши поподробнее, дабы я имел основание считать тебя добрым человеком.

Будь здоров и крепок. Трудись! Старайся! Часто вспоминаю, как мы сидели у Филиппова и пили чай; за соседним столом сидели две девицы ^*, из которых одна тебе очень нравилась.