Книга теней

Автор не пошел в гости к Станиславу Леопольдовичу - стыдно вспомнить, из чистого суеверия. Ситуация и без того уже грозила повториться один к одному. О, все в жизни можно повторить, да не все нужно. Кроме того, автор ведь знал, как будут развиваться события. Тем более что назавтра Станислав Леопольдович все равно уезжал - и, наверное, навсегда - к новорожденному правнуку в страшно-сказать-Хабаровск. А Хабаровск - это очень далеко.

- Очень далеко, - откликнулся Станислав Леопольдович почти уже из Хабаровска и оттуда же вдруг добавил: - Если Вы думаете, что я не одинок, то... то не думайте так.

- Не буду, - принял предложение автор. - Будь Вы не одиноки, Вы не поехали бы в Хабаровск. Но все к лучшему: Вы приедете в Хабаровск - и больше не будете так одиноки.

- Это правда, - улыбнулся Станислав Леопольдович. - Надеюсь также, что когда-нибудь перестанет быть одиноким и Ваш герой, а?

Тут автор уже просто рассмеялся - не слишком, правда, весело, но все-таки...

- Не сомневайтесь в этом, Станислав Леопольдович: мой герой уже сейчас перестает быть одиноким, как я заметил.

- Прекрасно, прекрасно. Одиночество - замечательная штука, но только пока человек молод. А в старости это невыносимо. Вы уж помогите ему чем можете, Вашему герою: перестать быть одиноким, когда тебе уже за шестьдесят, - задача не из простых. Ну что ж... Вы идите тогда, а то мы с Вами друг к другу привыкнем.

- До свиданья, - произнес автор решительно.

- До свиданья, - решительно произнес и Станислав Леопольдович, а беленький шпиц решительно помахал хвостом.

И все они нерешительно начали расходиться, и все обернулись напоследок.

- Вы пишите только Ваш роман... не бросайте их, героев своих, нельзя теперь.

- Знаете, Вы действительно невероятно похожи на Станислава Леопольдовича!

- А я и есть Станислав Леопольдович. - И хороший-хороший смех.

А потом повалил такой снег, что, когда окончательно распрощавшийся и уходящий все дальше автор обернулся, никого не было на бульваре, кроме снега, снега, снега.

Вот как бывает, дорогие мои, а вы говорите! Так что Петр абсолютно прав, размышляя о полезной роли случайностей. И, конечно, по всем добрым законам, должен он встретиться со Станиславом Леопольдовичем хотя бы еще раз - и автор как-нибудь постарается это устроить. А пока пусть он дойдет наконец до библиотеки Ленина; пусть даже бездарно просидит там допоздна, не заказывая книг и ни разу не спустившись в буфет, пусть в довершение всего потеряет контрольный листок и будет до десяти разыскивать его на пути между началом лестницы и своим столом в третьем зале, чтобы в конце концов обнаружить пропажу под прозрачной пленкой пачки сигарет, - стало быть, пусть произойдет все это, лишь бы Петр успел бросить один случайный взгляд сначала на прекрасную черную шаль с японскими цветами, а потом на большую пеструю этикетку, шлепающую по попе немыслимо красивую девушку с вороной над головой: бросить взгляд из вагона, в котором ему самому предстоит проехать только на одну станцию дальше - до "Сокола". Не померещилось ли ему все это, спросит он себя и упрямо решит, что нет, не померещилось и что шаль с этикеткой, а также ворона над головой были предназначены именно для него.

Значит, вот каким образом обстояли дела. И ничего не обещал завтрашний день - пустой-каникулярный-день... Уже неделю назад Петр сдал все положенные экзамены за первый семестр пятого курса филологического факультета МГУ (он учился на отделении романо-германской филологии) и должен был теперь приступить к оформлению диплома, однако не приступил, поскольку внезапно понял, что все это вообще не его дело... да и "оформлять" было фактически нечего: как-то не написался диплом.

И плавало в тумане будущее, в котором ему не хотелось быть никем: как в детстве, когда его спрашивали: - Кем-ты-станешь-когда-вырастешь? - и он отвечал: - Никем. Так оно, по-видимому, и случится. Немецкоговорящее Никто. Правда, хорошонемецкоговорящее. Даже, пожалуй, оченьхорошонемецкоговорящее. Но ведь было бы с кем говорить!

Дурацкое время - время-для-завершения-дипломного-проекта. Одно утешает - дают пропуск в Ленинку. Когда еще доведется! И Петр ходит в Ленинку чуть не каждый день - низачем, между прочим, ходит. Слоняется по этажам, листает книги в подсобном фонде, чтобы не заказывать из книгохранилища: как-то это уж слишком основательно... Перебирает журналы в зале периодики, скучает в ЦСБ - маленькой полутемной комнатенке со словарями и справочниками вдоль стен: выдумывает себе разные проблемы и тут же решает их, обратившись-к-справочной-литературе. Торчит в курилке, невнимательно прислушиваясь к разговорам неопрятных седобородых библиофилов: есть в Ленинке два таких совершенно одинаковых старика-завсегдатая, у которых одна-но-пламенная-страсть - рассуждать о том, что пишут в книгах. Два выцветших табачных деда, по которым, должно быть, психиатрия плачет. Они так подробно знают все, что Петра от этого даже подташнивает...

А в общем, нормальное времяпрепровождение - ничуть не хуже любого другого. И кофе желтого цвета в буфете - жидкий, как хорошая акварель, и неизменные полпачки-вафель-пожалуйста (для тех, кто не знает: пачку вафель разрезают пополам большим ножом, поскольку распаковывать пачки и продавать вафли по отдельности почему-то буфетчицам неудобно), и сваренные накануне яйца - всегда только холодные... эдакие земноводные яйца, омерзительные; и намертво приклеенные к фольге оплывшие сырки, именуемые плавлеными, которые едят с руки или с куска хлеба; и одинаковые на вкус шоколадные конфеты, покупаемые поштучно, с названиями полевых цветов; и липкие даже сквозь фантик леденцы-на-сдачу, главная хитрость в употреблении которых - не положить в карман... И вечная, скучная, как телепрограмма, очередь за-всеми-этими-делами - очередь, состоящая всегда из одних и тех же людей, которые упрямо остаются незнакомыми, и длящаяся годами, годами, столетиями... Библиотечная жизнь.

И такое заунывное явление, как ка-та-лог. Петр перебирает карточки. Не для того, чтобы заказывать книги, - упаси боже!.. Публичная библиотека среда, где удобнее всего воспитывать библиофобов: обилие карточек в каталожных ящичках неизменно раздражает несоизмеримостью с масштабами человеческой жизни - читай, что называется, не читай... конец один.