Том 15. Письма 1834-1881

Замечу только одно и то мимоходом: кажется, нет пропорции в величине актов? Посоветовались бы Вы в Москве с кем из актеров, знающих сцену практически (я тоже ведь никогда ничего не писал для сцены), и во всяком случае хорошо бы сократить. Что еще идет в повести, не пройдет на сцене. Сцена не книга. А потому чем больше сокращений, тем бы, мне кажется, лучше.

Рукопись у меня. Не высылаю, полагая, что у Вас, конечно, есть список. Если же нет, напишите. Тотчас же вышлю.

Примите уверение искреннего моего уважения.

Вам преданный Федор Достоевский.

164. В. П. Мещерскому ^*

3–4 ноября 1873. Петербург

Из типографии.

Многоуважаемый князь, на Вашу обделку ответа «С<анкт>-П<етербургским> ведомост<ям>» я вполне согласен, это очень ловко; всё то же сказано, но несравненно неотразимее, чем в виде прямого обвинения (которому никто из читателей и не поверил бы, так что во всяком случае, с нашей стороны, был бы холостой заряд). ^*

Но 7 строк о надзоре, или, как Вы выражаетесь, о труде надзора правительства, я выкинул радикально. У меня есть репутация литератора и, сверх того — дети. Губить себя я не намерен. ^*

Ваш Ф. Достоевский.

165. А. Ф. Кони

Февраль 1874. Петербург

Милостивый государь Анатолий Федорович,

Позвольте мне от души поблагодарить Вас, во-первых, за отмену распоряжения о моем аресте и, во-вторых, за лестное для меня слово, написанное Вами обо мне в письме к многоуважаемой и добрейшей г-же Куликовой, с которою этот случай дал мне большое удовольствие ближе познакомиться. ^*Но Вам надо точнее знать о том, когда я буду в состоянии исполнить требуемое. В настоящее время я, кроме всего, езжу каждодневно лечиться сжатым воздухом, но полагаю, что к марту, может быть, и кончу лечение. А потому, если не станет это вразрез с Вашими соображениями, я, кажется, совершенно (и во всяком случае) буду готов исполнить приговор в самых первых числах марта. ^*

Впрочем, если по каким-нибудь соображениям надо будет и ранее — то я, без сомнения, всегда готов. И того слишком довольно, что я теперь, на эти несколько дней, избавлен Вашими стараниями, за что еще раз позвольте отблагодарить Вас.

Примите уверение моего искреннего и глубокого уважения. Ваш покорный слуга

Федор Достоевский.

166. А. Г. Достоевской

12 (24) июня 1874. Эмс

Эмс, 15/27, среда. ^*

Вот я и в Эмсе, голубчик дорогой Аня, приехал вчера около полудня, но до того устал с дороги и от хлопот в Эмсе, что решительно не мог вчера же вечером (как рассчитывал) написать тебе; голова кружилась, и в ушах звенело. Из Петербурга выехал я в пятницу утром в холодный дождливый день и в Эйдкунен ^* прибыл бодро и даже ночью успел проспать часа четыре в лежачем положении. Холод в Эйдкунене был еще сильнее, чем в Петербурге, и так шло до Берлина, где тоже в 1-й день было так холодно, что хотел было надеть ватное пальто. В 2-ю ночь почти не спал в вагоне. Было много интересных и даже смешных приключений в дороге, расскажу при свидании. В Берлин приехал в воскресение, и банкирская контора Мендельсона, на которую был сделан у меня от Виникена перевод, была заперта. Доктора не принимают тоже по воскресеньям, и я должен был нестерпимо скучать весь день. Спать, впрочем, не лег (приехали в 7 часов утра), ходил в Королевский музеум смотреть Каульбаха, в котором нашел одну холодную аллегорию и больше ничего. ^* Но другие картины, древние, разных школ, там недурны, и мы с тобой, в первый приезд наш, ^* напрасно там не побывали. Но, Боже, что это за скучный, ужасный город Берлин! Скучно и тоскливо (по вас) было до невероятности. Всё смотрел на фотографию Любочки, раза три взглядывал, припоминал. Немцы в воскресение были все на улицах и в праздничном платье, народ грубый и неотесанный. Мне в кондитерской один молодой человек советовал съездить в театр Кроля за Тиргартеном, где увеселительный сад и опера. Действительно, шел «Фиделио», ^* и мне очень хотелось съездить, но, придя домой, до того почувствовал себя усталым, что так и свалился спать. Наутро был у Мендельсона и был у Фрёрихса. ^* Этот светило науки немецкой живет во дворце (буквально). Дожидаясь вызова, я спросил у одного ожидавшего больного, сколько платят Фрёрихсу, и он ответил мне, что это неопределенно, но что он сам даст 5 талеров. Я решил дать три. Больных он держит минуты по три, много пять минут. Меня держал буквально 2 только минуты и лишь дотронулся только стетоскопом до моей груди. Затем изрек одно только слово: «Эмс», сел молча и написал 2 строки на клочке бумажки: «Вот вам адресс доктора в Эмсе, скажите, что от Фрёрихса». Я положил три талера и ушел: было зачем ходить. В этот день были наконец открыты магазины, и я отправился покупать Анне Гавриловне ^* шаль, которая стоила мне много хлопот. Искал-искал магазина. Магазинов в Берлине бездна, товаров бездна, но добиться долго не мог: или не понимают, или показывают очевидно не то. Наконец в одном магазине дали мне адресс в другой, и там хоть и не было шалей, но за ними послали, и я наконец купил. Думаю, что хороша очень и даже, может быть, материя лучше твоей, потому что цвет чернее, самый черный, какой только может быть, а твоя ударяет в рыжеватый оттенок. Они уверяют, что качество цвета очень ценится. Велика как твоя, без всяких вышивок, но с легкой бахромой (иначе не бывает). Спросили 22 талера. Я торговался, уходил из магазина, и наконец-то согласились отдать за 19. Была тут и другая шаль, которую отдавали за 18, но цвет был не так черен. Я решился взять в отчаянии найти другую. Когда я их уверял, что была куплена шаль (твоя) с вышивками и дешевле, то они спросили, давно ли это, и когда я сказал, что 5 лет назад, то они засмеялись: «С тех пор, — сказали они, — почти все товары поднялись процентов на 25». Так как Анна Гавриловна дала 14 руб. серебряных, то по курсу это было бы талеров 16, значит, я переплатил лишку не более 3 или много что 3½ руб. Эту переплату, голубчик Аня, уж мы лучше подарим Анне Гавриловне (они так любят тебя и детей), и ты, наверно, на меня за это не станешь сердиться. Теперь эту шаль буду таскать с собой в чемодане, потому что переслать в Россию по почте возможности нет и представить, дорого возьмут, сам привезу. Затем накупил много папирос, а так как оставалось время съездить в сад Кроля, то поехал. В этот день погода была ясная. Этот сад мерзость ужаснейшая, но публики бездна, и немцы гуляют с наслаждением. За мои 10 входных грошей я имел право пройти и в театр, но только стоять в галерее. Театр — огромная темная зала, где до 1000 человек публики, сцена в 10 шагов длины, оркестр в 12 человек (весьма недурной), и дают, можешь себе представить, — «Роберта». ^* Я прослушал половину 1-го акта и убежал от страшных немецких певцов прямо домой, ибо пора было ехать. Наконец отправились в 10 часов вечера в Эмс. Здесь ночи темные, как зимой. В эту ночь не спал нисколько, сидели мы, как сельди в бочонке, но когда стало рассветать, — Аня, милая, ничего я в жизни не видал подобного! Что Швейцария, что Вартбург (помнишь?) ^* сравнительно с этой последней половиной дороги до Эмса. Всё, что представить можно обольстительного, нежного, фантастического в пейзаже, самом очаровательном в мире; холмы, горы, замки, города, как Марбург, Лимбург с прелестными башнями в изумительном сочетании гор и долин — ничего еще я не видал в этом роде, и так мы ехали до самого Эмса в жаркое, сияющее от солнца утро. Эмс совершенно в этом роде. Вчерашний же день был очарователен. Эмс — это городок в глубоком ущелье высоких холмов — этак сажень по двести и более высоты, поросших лесом. К скалам (самым живописным в мире) прислонен городок, состоящий по-настоящему из двух только набережных реки (неширокой), а шире негде и строиться, ибо давят горы. Есть променады и сады — и всё прелестно. Местоположением я очарован, но говорят, что это самое местоположение, в дождь или хмурое небо, переменяется в мрачное и тоскливое до того, что способно в здоровом человеке родить меланхолию. Но зато удобствами я далеко не очарован. Цены, цены — ужас! Всё, что мы с тобой воображали, рассчитывая, о частной квартирке для меня в Эмсе, оказалось невозможным, ибо частных квартир — нет совсем ни одной. Лет 5 тому назад Эмс мало значил, но теперь, когда вдруг его прославили и стали в него съезжаться со всей Европы, всякий домохозяин догадался, что надо ему делать: все дома переладили и перестроили в отели. И потому есть два сорта отелей: домов 10 под настоящими, формальными отелями, и затем все (буквально) остальные дома называются приват-отелями. В них те же номера, та же прислуга и даже почти во всех рестораны.