Великий розенкрейцер

воей. Его гордость молчала. Он охотно признавался в своей слабости, в необходимости для себя поддержки, света, разъяснений.

Отец Николай понимал все. Мало того, ничто в братней исповеди не было для него новым и неожиданным. Он уже давно знал и чувствовал, что брат его был «волхвом» – человеком, владевшим тайными знаниями, достигнутыми без Божией помощи. Он полагал в этом величайшее несчастие для брата и почитал этого дорогого, любимого брата большим грешником.

Давно, уже давно молил он Бога о том, чтобы Он простил этого грешника, помиловал и просветил. Он уже знал, что пришло время благоприятное. Братняя исповедь показала ему, однако, что хотя уже началось великое обновление души человеческой, хотя уже гордость поколеблена, но сознания греховности еще нет, нет еще смирения, нет еще стремления к Богу и поклонения ему. Душа еще не очищена искренним, глубоким раскаянием, еще не омыта спасительными слезами.

Захарьев-Овинов остановился, думая, что сказал все, и пристально своими горящими, будто мечущими искры глазами глядел в спокойные, тихие глаза брата. Да, он чувствовал большое удовлетворение, высказав ему всё, приняв этого близкого, полного какой-то особенной благодатной силы человека в свой духовный мир, открыв ему все тайники души своей. Но в то же время он чувствовал и глухую боль, ноющую тоску, которая так и давила теперь его сердце.

– Куда же ты поведешь меня? – спросил он грустным голосом.

Отец Николай внезапно оживился, встал и быстрым, нервным шагом стал ходить по комнате.

– Тебе один путь, – вдохновенным шепотом начал он, все возвышая и возвышая голос, – один только путь – к Богу!

– К Богу!? – почти простонал от внезапно прорвавшейся сердечной муки Захарьев-Овинов.

Это было не то восклицанием, не то вопросом.

– Ты не знаешь этого пути, – подходя к нему и весь сияя каким-то особенным светом, ясно видимым Захарьеву-Овинову, воскликнул священник. – Я не могу указать тебе его, пока ты сам его не узришь, а узреть его ты можешь лишь тогда, когда почувствуешь всю свою греховность, когда почувствуешь, что тебе нельзя ни часу, ни малой минуты оставаться в этой греховности. Да, брат мой, ты великий грешник – пойми же это!.. Пади ниц, плачь, рыдай, моли себе пощады!.. Будем вместе молить о ней Бога!

– В чем же грех мой? – мрачно спросил великий розенкрейцер, весь содрогаясь и чувствуя в словах священника великую, мучительную правду.

– Твой грех?! Он в том, что ты до самого последнего времени жил, никого не любя, служа злу, так как там, где нет любви, одно только царство зла, а где зло – там преступление, там грех и ужас. Тем, что ты никого не любил, ты уже совершал ежечасно тяжкое преступление и губил свою душу. Но за тобой еще один великий грех… Неужели забыл ты его? А ведь от твоего этого греха возмутилась вся природа, возмутилась сама смерть… и выслала к тебе твою жертву! Ведь не ты один, ведь и я ее видел, эту бедную жертву!.. С того света пришла она к тебе и назвала тебя убийцей!

Будто страшный удар грома разразился