Похождения Шипова, или Старинный водевиль

- Ой, господь с вами! - сказал Шипов. - Силь ву пле по разным делам. Землю присмотрел. А вы нынче вся консоме... - И вдруг уставился ей в глаза. - Отчего же-с вы никогда вина не пьете?

Она раскраснелась чрезвычайно и опустила голову. Это Шилову очень понравилось. Все-таки благородная дама, вдова, белые ручки. Эх, куды Матрене-то...

- Ну, ну, отчего же-с?

Свечи разгорелись ярче. Под лестницей храпела Настасья. Дася мельком взглядывала на Михаила Ивановича, но тотчас отводила взор. Он сидел перед ней в мышином сюртуке и, едва шевеля пальцами в соломенных бакенбардах, прожигал ее насквозь.

- А для чего вы в комнату ко мне рвались? Ха-ха...

- Да рази я посмею? Хе-хе... - Так уж и не рвались?

- Да рази я...

- Нет, нет, я положительно знаю... А зачем вы... Может, вы что спросить хотели? Спрашивайте... Да ну же..

Она и закричать может. И укусит, поди. И вдруг он

увидел, как его рука начала вытягиваться, вытягиваться, и вытянулась, подобно змее, и поползла по столу, огибая самовар, чашки, сахарницу, гору ватрушек, к ней, к ее белому локотку, ухватила, сжала всеми пальцами (ах, ты мышка!), потянула за собой ее белую руку, упирающуюся, слабеющую...

И тут уже знакомые электрические разряды вспыхнули, легкое потрескивание пронеслось по гостиной, голубые искры озарили все вокруг.

- У вас глаза, как у беса, - засмеялась она и запрокинула голову, выставляя белую шейку. И тотчас его рука, минуя все препятствия, поползла, поползла, и прикоснулась к этой шейке, и придавила ее слегка...

- Лямур? - поинтересовался он.

- Вот вы и по-французски говорите, - вздохнула она, ртхлебывая чай, а меня маменька хотела учить, все хотела, хотела, да померла.

- Когда я жил в доме князя Долгорукова...

- Как же вы так одиноки? У вас и имение, и французский знаете...

"А этот-то, наш, неужто и в самом деле с графом кофей пьет? Неужто в графской карете воротится?.."

- Да и в Туле вам можно подходящую партию сыскать, - продолжала Дася почти шепотом. - Хотите?.. Хотите?.. Хотите?.. - И все это зашелестело, зашуршало, ударилось о стены, отлетело, поплыло: "Хотите?.. Хотите?.. Хотите?.." - Зачем это мужчины к одиноким женщинам в комнаты рвутся, а? Как вы думаете?..

- Зачем? Зачем? - будто бы не понял Шипов. - Куда они? Зачем?

- А может, вы и не рвались в дверь? - еще тише спросила она.

- Рвался, сударыня, - сказал он едва слышно. - Не велите казнить...

- А дверь-то не закрыта, - засмеялась она. - Или вы к Настасье рвались?..

"Подхожу, руки, шерше ля фам, за спину, целую в губки: Дасичка, голубушка, те-те-те-те-те... Чего сказать? Да ты постой да погоди, Дася, Дарья Сергеевна! Али я одиночества вашего не вижу?.. Да поди ж сюда... У меня вон забот сколько, но я, бон суар, всегда... У меня на шее вон подполковник Шеншин сидит, совсем антре..."

- Когда же ваш Амадей вернется? - - вдруг голосом Шеншина спросила Дася.

- Ваше высокоблагородие,-- сказал Шипов потерянно, - не велите наказывать.

Она засмеялась сильнее прежнего, сильнее прежнем запрокинув головку, смеялась и никак не могла успокоиться.

Тут он вскочил, и просеменил вокруг стола, и вот уже стоял возле нее, вдыхая аромат пудры, духов и раскаленной ее души, прикоснулся ладонями к ее плечам, она забилась сильнее, слезы брызнули из глаз, ровно сок спелого яблока, а смех все не унимался...

"Настасью бы не разбудить!" - подумал он и обхватил ее, и тотчас две белые руки взлетели и скрестились у него за спиной. - Вот так Дася! Забавница... Куды Матрене-то! Огонь не тот..."

- Чашку не разбейте, мужлан, - простонала она из-под его бакенбард и снова засмеялась, но рук своих не отвела.

Не выпуская добычи, вместе с нею Шипов взлетел к потолку, потом медленно опустился и полетел по комнате, то взмывая снова, то снижаясь к самому столу, к пламени свечи, обжигаясь, среди электрических разрядов и голубого сияния, касающегося их щек, рук, волос; рушилась гора ватрушек; гулко гудел пустой самовар; звенели чашки...

- Ах, - выдохнула она, отлипая, отталкивая его, - мужик, чудовище, да разве так можно? - И замурлыкала: - Уже ночь на дворе, да? А?.. Не боитесь, что я кричать начну? Нет?..

- Да нет же, нет! - крикнул Шипов, сгорая. - Теперь тре жоли?.. Ли-ли?.. Лю-лво?.. Ля-ля?.. - И успел подумать: "Подождешь, ваше высокоблагородие!"

- Ах, не надо, убирайтесь!.. Какой вы, в самом деле...

- Ле-ле-ле... А шейка на что-с?

- Вы меня любите, безумец?

- Те-те-те...

Вдруг плечи ее затряслись, показались слезы, она прорыдала из-под скомканного платочка.

- А он-то, он... Вам не жалко его? Не жалко?

- Ко-ко-ко! А губки на чтр-с?

Он отскочил от нее и залюбовался, как она, благород. ная, простирает к нему руки - зовет. И тут свеча замигала, заполошилась, понеслась вон, и она - за свечою, и Шипов помчался следом, стараясь не отставать, туда, к ее таинственной спальне... И когда она, влетев в распахнутую дверь, остановилась там, озаренная пламенем, и поманила его, смеясь и плача... появился Амадей Гирос, вернувшийся из Ясной Поляны.

Дверь спальни тотчас захлопнулась. Наступила тишина.

- А я на двор собрался, Амадеюшка, - объяснил Шипов, подпрыгивая на месте. - Час-то поздний.

РАССКАЗ АМАДЕЯ ГИРОСА

...Как я ехал, Мишель, неинтересно. Ну, ехал и ехал. Приезжаю. Белый дом с колоннами. Четыре этажа. Дворец. Граф сам выходит. Поцеловались. За ним - лакеи, за ними в самой глубине - студенты. Хмурятся. Я им кланяюсь: здравствуйте, госиода. А граф торопит: идем, идем... Ну, идем по коридору. Длинный коридор, от него какие-то коридорчики расходятся, другие, третьи... Полно студентов. И они, заметь, не ходят, а почти все стоят у разных дверей, будто что охраняют. "Гнездышко!" - думаю. Идем дальше. Граф идет быстро, я не отстаю и обеими ноздрями втягиваю воздух, вот так... Пахнет, братец ты мой, отлично: говядиной вареной, рыбкой, грибками и еще чем-то, а чем - не могу разобрать. А ведь должен, должен разобрать, черт! Понимаю, что чем-то несъедобным, но очень знакомым... Да чем же? А может, не думать об этом? Мало ли чем пахнуть может... А не могу, принюхиваюсь: что-то вроде машинного масла или краски какой-то... Зачем ему тут машинное масло? Чего ему смазывать? Это меня мучает, понять ничего не могу. Голод, брат, не тетка. И тут входим в столовую. Представь себе вот такой стол... нет, больше, больше... И весь уставлен. "Ну, - думаю, - держись, секретный агент, черт, сейчас попробуем, чем граф потчует!"

Шипов слушал печально, поникнув. Трех целковых больше не существовало. Улетели белые лебеди, три белых лебедя казенных, не воротишь. А Гирос сидел перед ним, потирал свой лиловый нос, похохатывал. Глаза его горели, словно он только что увел чужого коня и славно его продал.

Ладони Михаила Ивановича тонко пахли пудрой и духами. Внизу, под полом, шлепали босые ножки, и тихие всхлипы долетали оттуда. Шипов слушал рассказ компаньона не раздражаясь, спокойно, с грустью, даже почти не слушал; одна назойливая мысль попискивала в мозгу, а о чем - понять он не мог. О чем? О чем?..

Сперва мы с ним по рюмашечке.

- Будь здоров, Левушка!..

Ах, хорошо пошла... Грибок - шлеп, закусил. У секретного агента голова не должна кружиться. Еще по одной - шлеп. Закусили.

- Запах какой-то, вроде бы машинное масло, - говорю и смеюсь. - Уж не грибки ли ты машинным маслом велел поливать?

- Ах, что ты, - говорит, - помилуй, какое еще масло? - А сам бледнеет, бледнеет...

Так, думаю, идет в силок, медленно, но идет. Бросаю еще одну косточку.

- Хорошо тебе, - говорю, - в имении, в глуши... А каково мне-то в Москве, среди полиции, жандармов, чинов всяких, негодяев... Так бы, кажется, и бросил бомбу... Иногда думаю в отчаянии: пойду к социалистам, черт... брошу бомбу в губернатора!.. Я ведь, Левушка, на все готов. Мне ведь ничего не стоит...

Он еще сильнее бледнеет, но молчит. Я его добиваю: