О книгах, о поэтах, о стихах

Однажды я услышала те же интермеццо в исполнении Марии Юдиной, но ее звук показался мне слишком определенным и резким для этих вещей. Зато вряд ли кто-нибудь другой способен так исполнить последнюю сонату Бетховена, как она. Ее игра - это неустанное восхождение по отвесному гладкому склону на самую вершину, с которой путь либо в небеса, либо в бездну. И как одиноко и бесстрашно звучит над этой крутизной знаменитая бетховенская фраза! В ней ликование и обреченность. А в настойчиво повторяемых диссонансных аккордах глухого Бетховена - богоборчество и молитва. Кажется, еще мгновенье - "и душа провалится в сиянье/ Катастрофы или торжества". (Георгий Иванов). Сознаю, что сужу о музыке, как профан, и единственно что дает мне на это какое-то право - моя неразделенная к ней любовь. Семь лет училась в музыкальной школе, но на всех экзаменах и прослушиваниях подводила техника. И я зачастую доигрывала произведения одной рукой: вторая, сбившись, беспомощно повисала в воздухе. Постоянно испытывая томление по музыке, позволю себе дерзкое сопоставление Бетховенской сонаты в исполнении Юдиной с поздними стихами Георгия Иванова:

Лунатик в пустоту глядит,

Сиянье им руководит,

Чернеет гибель снизу.

И даже угадать нельзя,

Куда он движется, скользя,

По лунному карнизу.

Расстреливают палачи

Невинных в мировой ночи,

Не обращай вниманья.

Гляди в холодное ничто,

В сиянье постигая то,

Что выше пониманья.

Вот они - эти диссонансные аккорды: сиянье и гибель, лунный карниз и мировая ночь.

Хоть поскучать бы... Но я не скучаю.

Жизнь потерял, а покой берегу.

Письма от мертвых друзей получаю

И, прочитав, с облегчением жгу

На голубом предвесеннем снегу.

Какое разное туше! Набоков, добывая звук, лелеет каждый клавиш, с которым не хочет расстаться.

Глаза прикрою - и мгновенно

весь легкий, звонкий весь, стою

опять в гостиной незабвенной,

в усадьбе, у себя, в раю.

И вот из зеркала косого

под лепетанье хрусталей

глядят фарфоровые совы

пенаты юности моей.

..................

..................

Стой, стой, виденье! Но бессилен

мой детский возглас. Жизнь идет,

С размаху небеса ломая,

идет... ах, если бы навек

остаться так, не разжимая

росистых и блаженных век!

Чуткое внимание "к каждому завитку существования" (Марк Липовецкий), ласкающие согласные, поющие гласные - вот набоковское письмо. И сухое, почти небрежное письмо Георгия Иванова, аскетичность и краткость его высказывания. Чем же они берут - его стихи? В чем разгадка их силы? В том, наверное, что поэт извлекает звук безошибочным нажатием на болевые точки. Отсюда и скупость изобразительных средств. Зачем они ему?

За столько лет такого маянья

По городам чужой земли

Есть отчего прийти в отчаянье,

И мы в отчаянье пришли.

В отчаянье, в приют последний,

Как будто мы пришли зимой

С вечерни в церковке соседней

По снегу русскому домой.

А вот совсем иной способ звукоизвлечения.

Настанет день - исчезну я,

А в этой комнате пустой

Все то же будет: стол, скамья

Да образ древний и простой.

И так же будет залетать

Цветная бабочка в шелку,

Порхать, шуршать и трепетать

По голубому потолку.

И так же будет неба дно

Смотреть в открытое окно

И море ровной синевой

Манить в простор пустынный свой.

Это Бунин. Хочу понять, почему мне всегда были скучны его стихи. О музыкальной пьесе иногда говорят, что она сыграна хорошим звуком. Вот и эти стихи исполнены хорошим звуком. Все в них правильно, все на месте, а душа моя молчит.

И ветер, и дождик, и мгла

Над холодной пустыней воды.

Здесь жизнь до весны умерла,

До весны опустели сады.

Я на даче один. Мне темно

За мольбертом, и дует в окно.

Никакого сбоя, никаких задыханий, никаких неожиданностей: жизнь умерла, сады - опустели, я - один, мне - темно. Все одномерно. Вернее, пресно. Да и размер такой, будто продиктован метрономом. Бунинские стихи читаю вчуже: счастье - не мое, тоска - чужая. Понимаю, что это субъективно, но моя душа откликается на другое:

Здесь в лесах даже розы цветут,

Даже пальмы растут - вот умора!

Но как странно - во Франции, тут

Я нигде не встречал мухомора.

Может быть просто климат не тот

Мало сосен, березок, болотца...

Ну, а может быть, он не растет,

Потому что ему не растется...

(Георгий Иванов).

Хотя туше одного поэта всегда узнаваемо, оно может с течением времени как-то меняться.

Сжала руки под темной вуалью...

"Отчего ты сегодня бледна?"

Оттого, что я терпкой печалью

Напоила его до пьяна...

(Ахматова, 11-й год).

"Лью, пои, пья" - кажется звук упивается сам собой, в себя влюблен и собой полон.

Ты выдумал меня. Такой на свете нет,

Такой на свете быть не может.

Ни врач не исцелит, не утолит поэт,

Тень призрака тебя и день и ночь тревожит...

(Ахматова, 56-й год).

Это тоже стихи о любви, но в них нет жеманности, а есть простота и благородство звучания... А впрочем, все ли поддается анализу? Вспоминаю одно маленькое стихотворение Александра Кушнера:

Расположение вещей

На плоскости стола,

И преломление лучей,

И синий лед стекла.

Сюда - цветы, тюльпан и мак,

Бокал с вином - туда.

Скажи, ты счастлив? - Нет. - А так?

Почти. - А так? - О да!

И далеко не всегда можно объяснить, почему в одно случае "Нет", а в другом - "О да".

До чего интересно копаться в разнообразных туше, которые, как мне кажется, гораздо больше говорят о художнике, чем логика и смысл произведения. Туше такое же непоправимое и неповторимое качество, как цвет глаз или голос. Руки Горовица, почти плашмя лежащие на клавиатуре - как они сумели сыграть паутинный узор Шуберта, его тончайшую нюансировку? Почему почти бесстрастное исполнение баховского клавира Гленом Гульдом рождает в душе пламя? Что происходит при соприкосновении пальцев с клавишами, а губ со словом? Почему от строчек "И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме/ И Гете, свищущий на вьющейся тропе..." перехватывает горло, даже если забыл, как там дальше и не вполне понимаешь смысл? Наверное, на все эти вопросы ответ один - его дал Набоков в стихотворении "Слава": "Эта тайна та-та, та-та-та-та-та-та,/ а точнее сказать я не вправе".