Дневник ангела

- Как тихо.

- А я вижу твои глаза.

- Да, да...

- Я вижу твои глаза...

- Давай уснем так, давай...

Уснуть, слившись, когда - одно, вжавшись, вживившись друг в друга, любить во сне, во тьме, там, внутри... уснуть так, во тьме...

Утром: вновь заморосил снег.

- Надо чем-то перекусить...

Он выбрался из груды одеял и пошел на веранду. Открыв дверь, обернулся. Она стояла на кровати, пытаясь сохранить равновесие; скрипнули пружины.

- Какая ты такая красивая.

Завтракали днем, где-то около часов пяти. Непонятное время, пустое: словно что-то кружилось, вертелось, там, внутри, накручивая оттуда на себя; и мне захотелось сказать... нет, крикнуть...

Но стало скучно. Вот мы опять вместе, словно и не расставались. Однако, глупая ложь.

Очень смешная и глупая ложь.

Резким движением сбросил на пол одеяла. Ты удивленно улыбнулась.

- Холодно...

- Я хочу запомнить тебя такой.

Ты вздрогнула. Или правда холодно? Или что-то поняла; замерла, прислушиваясь. Поцеловал твою грудь. Упал рядом с тобою на подушку.

Какая-то злая, безликая тоска нахлынула на него.

Будто бы захотелось умереть.

Бог мой, как глупо, как бездарно! Мне казалось, что я - актер, что вот-вот явится наш режиссер и попросит не ломать дурную комедию, а сыграть все по-настоящему. Чтобы я поднял с пола одеяла и, ласково посмотрев на нее, укрыл её, сказал что-то доброе... Я сел на край кровати, огляделся, будто увидел комнату впервые: я что - спал?

Как тихо!

На веранде тикали часы.

Надо ехать домой. Милая, родная моя, я ведь тебя ненавижу. Зачем ты положила мне на спину ладонь, прижалась щекой?

Я резко обернулся.

- Ты плачешь? Что случилось?

- Нам пора.

Сама сказала!

Вот хорошо.

Вот и все.

- Не уходи... Не покидай меня.

Интересно, что она на это скажет.

- Но ты же сам все знаешь. Давай не будем об этом.

Красиво. Вот еще...

- Ладно.

- Я... я люблю тебя.

- Это не те слова, Марта!

- Они... они хотят помешать тебе, Карл!

- Ты ещё помнишь эти фильмы?

- Почти наизусть.

- Я тоже.

- Неужели ты хочешь все вернуть?

- Вернуть? нет, я просто хочу тебя.

Вот так, как просто. Еще раз.

Но "еще раза" не получилось. Мы лежали под возвращенными на кровать одеялами ещё часа два. Мы в самом деле просто боялись отпустить друг друга. И в нас друг для друга ничего уже не осталось.

- Ты задушишь меня.

- Это хорошо или плохо?

- Мне все равно.

Кем стали мы теперь, когда нас уже нет?

- Я включу "Би Джиз"?

- Да.

be who you are

don't ever change

the world was made to measure

for your smile

so smile

those crazi dreams

we threw away

i never been alone with you

i never could

they say

that love will find a way

and love will never be set free

and i won't ever let you be

you could not understand

you never will

Ты внезапно вздрогнула.

- Спишь? Ты спала? Холодно?

- Давай одеваться.

Они одевались, пытаясь не смотреть друг на друга.

"Пошлость, пошлость, ты провела ночь с ангелом. Кажется, я схожу с ума..."

Запереть её здесь, поджечь. Как Дубровский. Спасти котенка... Скучно. Мысли путались.

"Определенно я схожу с ума..."

- Как? Что ты говоришь?

У неё что, болит голова? Что она морщится?

- Я не говорил тебе: я - ангел?

...Частник довез нас до Москвы. К центру, в метро, ехали почти молча.

- А который час?

- Восемь двадцать пять.

- Мне на следующей, я позвоню.

Провожать Лену домой не стал, очень хотелось спать.

*

...За окном ничего интересного не происходило. Я взял в руки фиолетовый елочный шар. Елку разобрали недели три назад, а шар почему-то остался. Я нашел его на подоконнике, за горшком с геранью.

- Как тебе игрушка?

Я обернулся к кукле, та пожала плечами.

Глава 7.

"Возвpащение свиньи в апельсины".

*

С восторгом розовых детей,

Раскрыв широкие ресницы,

Мы перелистываем дней

Неповторимые страницы.

И в урне мозга бережем

Меж мыслей, часто беззаботных,

Мы также пепел наших жен,

Как и красавиц мимолетных.

Стремясь сквозь зной и сквозь буран,

Назло противореча нервам,

Приемлем натиск страшных ран

За право быть недолго первым...

В.Шершеневич "А.Н.А.".

Мы - поколение восьмидесятых. Кто помнит сейчас то странное ощущение от "весны 85-ого"?

Какая дивная была уверенность, что песни "Ветер над городом" Макаревича и "Крысолов" Пугачевой посвящены нашему тогдашнему Генеральному Секретарю. Кстати, да, как-то не принято было говорить тогда "Горбачев". Смешная ведь фамилия. Говорили "Михаил Сергеевич" или просто говорили так, вообще никак не называя, но все всегда понимали, о ком идет речь.

О нем шутили; это было сродни семейным шуткам о взрослом брательнике, который, конечно, умнее нас всех, салаг, но и, конечно, забавнее. У каждого в доме были обязательными две книги: "XXVII-ой съезд...", красная, которую мы конспектировали на уроках Обществоведения и ярко-синяя - статьи Горбачева, которую почти никто не читал, но покупали почему-то все (лично сам видел её во многих домах). Видимо, в этом был тогда некий политический шарм, он создавался исключительно умением разбираться в сложных текущих исторических проблемах.

Я серьезно. Мы, молодые, тогда думали, что - буквально куем историю. Или потому что мы были молоды? Возможно, это страшно, когда молодость страны совпадает с физиологической молодостью определенного поколения.

Первая любовь и первые демонстрации.

Нас погребала под собою политика.

Помню еще: когда умер Брежнев, я искренне думал, что - траур ведь отменят уроки. Но вдруг математичка как-то очень резко сказала, мол, ну, умер, ну и что? И я опешил. Я был раздавлен, я готов был "донести на неё куда следует"... Так для меня настали новые времена.

А потом мама рассказывала про Андропова разные смешные истории, как он любил петь, как писал стихи, как они собирались вместе у Сверловых-Подвойских. Я вспоминал эту большую сумрачную квартиру на улице Горького. Я поражался: десять или более того комнат! Я катался по будто бы бесконечному коридору на трехколесном велосипеде, мне было лет семь-восемь.

...Кто такой Горбачев? Откуда он? Ходили две поговорки: "горбатого могила исправит" и "бог шельму метит".

На свиданиях рассказывали политические анекдоты.

Однажды, в конце 1987-ого года я влюбился. Безумно. В одну из завсегдатаев 20-ой комнаты журнала "Юность". Записывая её телефон в книжку, я вывел "Лена Сахарова...".

"К тому Сахарову, правда, не имею никакого отношения..."

К какому?

Чуть не спросил я. Нет, конечно, я тогда уже что-то слышал о каком-то "Сахарове", это был то ли запрещенный писатель, то ли просто какой-то диссидент, то ли его расстреляли, то ли он эмигрировал. Я кивнул Лене головой, мол, знаю, о ком идет речь, но об этом - не надо. Честно говоря, меня тогда (а сейчас - уж и подавно!) мало заботил какой-то диссидент. Краем уха, от взрослых, я слышал, что есть разные Солженицыны и Бродские, я имел какое-то смутное представление о Галиче и Высоцком (которого я почему-то тоже считал диссидентом), но - не более того.

А я был молод, влюблен и мне хотелось строить целый мир, дельный и настоящий. Живя в серьезных политических процессах, - принимая решения прогулять школу или прошвырнуться по Арбату, я сверялся с невнятным, но так изящно, слово бы - для меня и только для меня, выписанным, политическим календарем, - так позже сверялся с гороскопами, а ещё позже - с картами Таро. Мимо меня мелькали фамилии, события; все эти Солженицыны-Высоцкие домашние зверьки тех лет - были скорее фоном для личной жизни, чем - её содержанием. Это сейчас можно вспоминать, анализировать, оценивать, а тогда... Тогда было некогда, мы любили в потрясающих декорациях. Случайно, конечно, случайно, - мы были одарены роскошным карнавалом, какое нам было дело до тех, кто этот карнавал развертел?