Купленная невеста

— По показанію дворянина, гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева, у тебя въ домѣ находится крѣпостная дѣвка его, Скосырева, Надежда, гдѣ она?

— Таковой у меня въ домѣ, ваше высокоблагородіе, нѣтъ и не было.

— Лжешь! — крикнулъ Лихотинъ. — По глазамъ вижу, что лжешь. Вѣдомо ли тебѣ, что за укрывательство и пристанодержательство бѣглыхъ подвергаешься ты уголовной отвѣтственности по всей строгости законовъ и что отвѣтственность сія весьма тяжкая?

— Сіе мнѣ, сударь, вѣдомо.

— Ну, ладно, помни это. Веди по всѣмъ горницамъ, по всѣмъ закуткамъ и уголкамъ.

— Извольте жаловать за мною, сударь.

Приставъ, сопровождаемый своею свитой, пошелъ по комнатамъ. Въ опочивальнѣ старушки, гдѣ его встрѣтила съ низкими поклонами Латухина, онъ перерылъ все, даже въ платяной шкафъ заглянулъ. Поднялись и въ свѣтелку. Съ любопытствомъ и особымъ вниманіемъ посмотрѣлъ Лихотинъ на Надю, которая шила въ пяльцахъ, низко опустивъ голову.

— Это кто? — спросилъ онъ Латухина.

— Родственница наша, дѣвица сиротка Марія, Маша, ваше высокоблагородіе.

— Паспортъ оной дѣвицы имѣешь?

— Имѣемъ, сударь.

— Покажи!

Латухинъ сбѣгалъ внизъ и принесъ паспортъ Маши. Мелькомъ взглянулъ Лихотинъ на паспортъ и возвратилъ его Латухину.

— Не она? — спросилъ онъ у человѣка Скосырева, показывая на Надю.

— Никакъ нѣтъ, не эта, — отвѣтилъ тотъ.

Въ той свѣтелкѣ, гдѣ теперь вышивала Надя, помѣщались обѣ дѣвушки и убрать кровать скрывшейся Маши не пришло никому въ голову. Такъ и стояли обѣ дѣвственныя чистыя кроватки съ горками подушекъ, со стеганными одѣялами, съ ситцевыми пологами. Отъ вниманія Лихотина не ускользнули эти двѣ кровати.

— Ты гдѣ почиваешь, дѣвушка? — ласково спросилъ онъ у Нади, видимо пораженный ея красотой.

— Вотъ здѣсь…

— А эта кровать чья?

— Бываютъ, сударь, гостьи у насъ, изъ родни, — заговорилъ было Латухинъ, но Лихотинъ прикрикнулъ на него.

— Молчать, не у тебя спрашиваютъ!..

— Чья это кроватка то, дѣвушка?

Надѣ не трудно было уже подтвердить слова Латухина.

— Такъ, такъ, — усмѣхнулся Лихотинъ. — А можетъ быть тутъ бѣглая то Надежда и почиваетъ именно, ась? Надежду то спровадили, а кровать то убрать не поспѣли? Вороваты, да не больно… Такъ, что ли, дѣвица прекрасная?

Надя молчала.

— Ну, что съ тобой дѣлать? Повѣрю пока. Сперва вотъ поищу, потомъ поспрашиваю у челяди, а ежели не скажутъ, такъ и у тебя спрошу и ужъ по другому. Тогда заговоришь, все скажешь, ибо у меня есть мѣры понудительныя.

Приставъ обратился къ Латухину:

— Веди въ кухню, въ подвалъ, въ чуланы и не думай, что Лихотинъ не найдетъ. Вы меня, аршинники, знаю я, «Лихомъ одноглазымъ» прозвали, такъ «Лихо» я и есть, охъ, «Лихо» для васъ большое!..

Всѣ отправились въ кухню тѣмъ же порядкомъ.

VIII

Лихотинъ произвелъ самый тщательный обыскъ и перерылъ весь домъ, но бѣглой дѣвки гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева нигдѣ не нашелъ.

— Успѣли скрыть куда-нибудь, мошенники, спроворили! — проговорилъ приставъ, выходя на дворъ изъ какого то чуланчика и оглядывая всѣхъ обитателей купеческаго дома, стоявшихъ вокругъ съ выраженіемъ испуга и подобострастія на лицахъ. — Спроворили, анафемы, да не таковъ Лихотинъ, чтобы его одурачить можно. Знаю, что дѣвка была здѣсь, и найду!

Грозный приставъ оглядѣлъ всю челядь Латухина и остановилъ взглядъ на молоденькой бабенкѣ-стряпухѣ, которая особенно тревожно смотрѣла на него и дрожала всѣмъ тѣломъ. Эта бабенка показалась опытному въ дѣлѣ розысковъ приставу наиболѣе удобною, какъ болѣе другихъ трусливая и, очевидно, по молодости лѣтъ, не привыкшая еще къ посѣщенію нежданныхъ гостей.

— У этихъ мордастыхъ разбойниковъ не скоро правды добьешся, — кивнулъ приставъ головою на «молодцовъ», на работниковъ и на прочую челядь. — Подкуплены, задарены и шкура дубленая, а вотъ эта намъ скажетъ правду-матку.

Онъ указалъ хожалымъ на бабенку.

— Взять ее въ часть!

Бабенка взвизгнула и бросилась-было въ сторону, но хожалые схватили ее и мигомъ скрутили руки назадъ.

— Батюшка, кормилецъ, солнце красное, не погуби! — завизжала бабенка на весь дворъ. — Ой, не губи, кормилецъ, отпусти душеньку на покаяніе!

— Вотъ я тебѣ покажу «душеньку»! — проговорилъ приставъ. — Какъ начнутъ тебя строчить съ двухъ сторонъ, такъ скажешь мнѣ все, скажешь, куда хозяева бѣглую спрятали! Ребята, ведите ее въ часть и приготовьте тамъ все, а я сейчасъ буду.

Бабенка рванулась отъ хожалыхъ и упала приставу въ ноги.

— Охъ, помилуй, кормилецъ, не погуби! Все тебѣ разскажу, во всемъ покаюсь! Недавно я у нихъ, семой день только живу, и слышала я отъ ребятъ, что скрывается-де у хозяевъ какая то дѣвица и будутъ-де ту дѣвицу нонѣ искать, а послѣ того и повезли ту дѣвицу куда то со двора дюжо спѣшно, въ Роговскую, слышь, куда то, работникъ Акимъ возилъ ее… Ничевошиньки больше я не знаю, кормилецъ, и не губи ты меня, не вынимай душеньки моей изъ тѣла грѣшнаго!..

Лицо пристава просвѣтлѣло.

— Ага, напалъ на слѣдъ! — весело проговорилъ онъ и окинулъ взглядомъ народъ. Поблѣднѣвшаго Акима не трудно было узнать среди прочихъ молодцовъ.

— Ты Акимъ? — грозно спросилъ у него приставъ.

— Такъ точно.

— Закладай лошадь сію минуту и вези меня въ Рогожскую, въ тотъ домъ, въ который ты дѣвку возилъ.

— Я, ваше благородіе…

— Ну?

— Я ничего не знаю, не вѣдаю…

Не докончивъ начатой фразы, качнулся Акимъ всѣмъ корпусомъ отъ могучей руки Лихотина въ лосиной перчаткѣ съ раструбомъ.

— Лошадь закладай, шельма, а то я тебѣ всѣ зубы повышибу, шкуру съ затылка до пятъ сдеру!

Акимъ потупился, утеръ окрававленный носъ и пошелъ къ конюшнѣ. Блѣдный, какъ полотно, стоялъ Иванъ Анемподистовичъ и курчавая голова его клонилась на грудь все болѣе и болѣе.

— Что, братъ, попался? — обратился къ нему Лихотинъ, приказавъ хожалымъ отпустить бабенку. — Теперь ау, не вывернешься, строго взыщется за укрывательство бѣглой, того гляди, что всѣмъ достояніемъ поплатишься.

— Ваше высокоблагородіе, не погубите, будьте отцомъ роднымъ, заставьте вѣчно Бога молить! — дрогнувшимъ голосомъ проговорилъ Латухинъ.

— Поздно, братъ, теперь!

Приставъ отвелъ Латухина въ сторону.

— Что-жь, любовишка, что ли, у васъ съ дѣвицей то? Сердце тронуло, знать?

— Пуще жизни своей люблю я ее, ваше высокоблагородіе! Хотѣлъ жениться, тысячу двѣсти рублей господину помѣщику предлагалъ, да вышелъ капризъ, и все дѣло разладилось. Помогите, ваше высокоблагородіе, а я вашъ слуга по гробъ жизни моей!

— Говорю — поздно! Помѣщикъ то вонъ, пИшутъ мнѣ, у господина генералъ-губернатора свой человѣкъ, знатный баринъ, богачъ. Вотъ вы всегда такъ, аршинники: напроказятъ, насамовольничаютъ, а потомъ ужь и къ Аристарху Венедиктовичу: спаси, батюшка, помоги! Что бы тебѣ сперва ко мнѣ обратиться? Лихотинъ взялъ бы съ тебя, хорошо взялъ бы, ну, да и дѣло сдѣлалъ бы, а теперь что-жь я могу? Теперь твою невѣсту вспрыснутъ какъ слѣдуетъ, косу ей обстригутъ и въ деревню, свиней пасти.

Латухинъ такъ стиснулъ руки, что онѣ у него хрустнули.

— Ваше высокоблагородіе, отъ васъ въ зависимости, чтобы Маш… то-есть Надю позадержать маленько, — заговорилъ онъ. — Ежели возможно, такъ опять въ домъ нашъ ее препроводите, а ежели нельзя, такъ въ часть, но только безъ срама, безъ обиды. Вы призадержите ее, а я тѣмъ временемъ къ барину пойду, ему буду челомъ бить, авось, онъ и сжалится надо мной…

— Это можно, — отвѣтилъ Лихотинъ. — Въ домъ къ тебѣ я отпустить не могу, а продержу ее у себя на квартирѣ и три дня, и болѣе, а ты хлопочи. За квартиру да хлѣбъ заплатишь моей барынѣ, а ужь обиды твоя зазноба не встрѣтитъ. Вѣдь я могу ее связать, да въ такомъ видѣ по городу сперва въ часть, а потомъ къ помѣщику и направить. Могу я и «припарку» ей сдѣлать, яко бы за ослушаніе, за сопротивленіе…

— Нѣтъ, ужь вы, ваше высокоблагородіе, тихохонько и легохонько все, а я вашъ слуга.